Часть 1

Родился 1737 года июня 29 дня — дня, посвященного празднованию первоверховных апостолов Петра и Павла, при самом восходе солнечном, и в самый тот час, когда отец его, по должности своей причетнической, ударил в колокол к утренней службе и, услышав в ту же минуту, что родился ему сей сын, оставил звон, потек от радости узреть родившегося. Сие другие услышав, то есть начавшийся звон и вдруг переставший, удивились и, узнав тому причину, сорадовались обрадованному отцу; а может быть, что-либо из того и заключили. Но, по крайней мере, Петр (ибо он, яко родившийся в день празднуемый Петра и Павла, Петром, по желанию отцовскому, наименован), а после Платон, то что он родился в день великих Церквей учителей и проповедников, что — при самом восходе возсиявшего солнца, что при звоне, созывающем всех христиан на службу Божию, и что после он удостоился быть и учителем Церкви, и проповедником Евангелия, и пастырем Христова стада, и некоторыми против других отличными обстоятельствами, чрез всю жизнь свою почитал сие особенно счастливым и благодатным судеб Божиих предзнаменованием. А что при том отец его, услышав о рождении, оставил звон и потек к родившемуся, о сем рассуждаю часто, Платон уподоблял таковый случай отроковице Роде, в Деяниях упоминаемой, которая, услышав у врат солнца апостола Петра, не отверзла дверей от радости, но, притекши в дом, возвестила о прибытии его.

Родился же Петр в селе Чашинкове, которое отстоит от Москвы на 40 верст, на большой Петербургской дороге, от отца Георгия, который тогда был на селе том при церкви причетником, а после в другом селе, в Клинском уезде, Глухове, священником, и от матери Татьяны.

Отец Платона, Георгий, был свойства горячего, но простосердечного и откровенного; лести не знающий и отвращающийся оной; также не корыстолюбив; особливо низким образом корысть приобретать почитал себе противным и в других предосудительным. А мать, Татьяна, была благора­зумна и рассудительна, быв горяча к детям и о добром их воспитании и опрятном содержании весьма пеклася; наипаче, быв сама набожна и благочестива, и детей приобучать богомолию и страху Божию первым долгом почитала. Была домостроительная хозяйка и щадила малое дома содержание, чтобы ничего не издержать на что-либо лишнее. Чрез это, хотя и дом был небогатый, однако ни в чем нужном, что до пищи, пития и одеяния, не скудный; почему и детей своих в лучшей содержала опрятности, нежели другие, содержанием быв богаче, правом была благородным, не любила низости и, чтоб во всем сохранить свою честь и от других почитание заслужить, была всегда расположена. Службы Божией почти никогда не оставляла; нищих, по возможности, всегда оделяла, с некоторыми своим удовольствием, и едва когда просящему отказывала. Была трудолюбива и воздержна, а тем и здравие хранила; и продолжила жизнь до 70 лет; и долее, может быть, продолжилась бы жизнь ее, ежели бы свирепевшая в 1771 году в Москве заразительная язва жизни ее не пресекла, и погребена в Москве, в Новодевичьем монастыре. А отец Петра, священник Георгий, погребен в Москве же, при церкви приходской у Спаса во Спасской.

Поминается здесь о свойствах родителей Платона, дабы изъявить, что оные свойства родителей и в нравах рожденного от них некоторым образом были видимы: о чем после будет помянуто.

Быв младенцем, как мать неоднократно сказывала с удо­вольствием, всех взоры и любования на себя привлекал. Ибо дитя было лицем красное, ласковое, миловидное, здравое и состава по всему самого порядочного. Почему, когда мать на-руках его пред людьми, или дома или на улице держала, или кормила, или пестовала, — все привлекались брать его к себе на руки, какого вреда по неосторожности ему не причинили, и для того остерегалась пред людей всегда его выносить. Таким образом возрастал младенец под заботливым воспитанием матери, которая на него взирала, яко на дар Божий, и научала молитвам, младенцу свойственным, отзываться к общему Отцу всех тварей.

На шестом году от рождения начали Петра обучать гра­моте: азбуке, Часослову и Псалтири, а потом писать, каковой общий был тогда обучения порядок для всех всякого состояния отроков. Петр был весьма понятен: и удачно: и скоро все изу-чивал. И хотя иногда к отроческим играм и резвостям был несколько склонен и от учения затем в некоторые часы удалялся; но зато от отца был наказан, с большею, может быть, строгостию, нежели бы возраст лет и живость младенческого свойства дозволяли; однако и сию строгость матери ласковые увещевания приводили в умеренность. Изучался младенец гра­моте и писать чрез два года, и на осьмом году уже в церкви не только читал, но и пел церковные обыкновенные стихи, ибо в пении по одной наслышке столько успел, что на том же году мог уже один без помощи другого на клиросе отправлять все Божественные литургии. Ибо и голос имел светлый и приятный, и к пению особую склонность, и в церкви, на вся­кой службе Божией быть, его (особенно веселило; о како­вой его к церкви и к службе ее отличной склонности после не умолчу. И за таковое в таковых летах преуспеяние, и охоту к чтению и пению, и прибежище к церкви, а притом за свой всегда веселый и ласковый нрав, и от родителей и от сторонних был любим и похваляем и выхваляем.

[1] В ризнице Троицкой Сергиевой лавры хранится биография Платона (Левшина), составленная им самим и писанная им собственноручно. Она помещается в двух рукописях (под №№ 121 и 122) — первая рукопись в четвертку, вторая в лист. Платон сам не успел окончить своей биографии и поручил это сделать своему наместнику в Лавре, архимандриту Вифанского монастыря Самуилу Запольскому-Платонову (впоследствии епископу Костромскому), который продолжал биографию с 1810 года и которого работа и исправлена Платоном. В первой рукописи биография доведена до 1799 года, затем следует статья, писанная также Платоном, под заглавием: "Характер митрополита Платона телесный и душевный". Обе рукописи, заключающие в себе автобиографию Платона, поступили в Лавру в 1834 году от митрополита Московского Филарета, и, согласно подлинному лаврскому экземпляру автобиографии митрополита Платона, предлагаются в настоящем издании, как сочинение весьма занимательное и назидательное. В них митрополит Платон виден как человек, который действовал прямодушно и говорил искренно. 

Часть 2

На десятом году от рождения был отдан в школу. При сем нельзя умолчать некоторого особенного случая. Отец его, священник Георгий, был потом, по некоторым превратным мира сего обстоятельствам, священником в Серпуховском уез­де, в селе Аипицах, что близ реки Оки, в Коломенской епархии. Требовано было от духовного правительства, чтобы все священно- и церковнослужители детей своих приводили в се­минарию в Коломну. Отцу Петра крайне сего не хотелось. Ибо он в Коломенскую епархию, в помянутое село переселился не по охоте своей, но по принуждению обстоятельств; и желалось ему, чтобы из той епархии выйти в Москву, куда после вышел и был священником викарным у церкви Николая Чудотворца, что слывет Красные Колокола[2]. А сын его больший Тимофей, а брат Петров, был уже определен в пономари, в Москве, у Софии Премудрости Божией, что на берегу Москвы-реки; который Тимофей был после диаконом в Москве, у Иакова Апостола, что в Казенной, а потом у Спаса в Спасской, где и умре и погребен, — отцу Петра желалось, чтобы и другой сын его, сей Петр, и другой брат его, Александр, определены были в Московскую епархию, в тамошнее училище, почему и просил Московскую Духовную Консисторию, чтобы детей его, сего Петра и другого брата, Александра, определить в Московскую Академию[3], по причи­не брата его, находящегося в Москве, помянутого Тимофея. Но секретарь сего прошения не принимал, говоря, что ему, яко находящемуся в Коломенской епархии, надлежит своих детей отдать в семинарию Коломенскую. Но отец неотступно просил: секретарь два и три раза настоял сильно. Напоследок секретарь, и утружденный и удивленный таковым настоя­нием, пред всеми сказал: "Ну! Ты прямо отец детям; здесь мы не можем обирать денег от священников, кои просят, чтобы их детей в школу не брали, а от тебя не можем отвя­заться, чтобы детей твоих в школу определить". И так при­нял прошение, доложил присутствующим. Послано сообщение в Коломенскую епархию, что увольняются они для обучения в Московскую Академию. Там охотно уволили и прислали в сей силе соответствие. Итак, Петр и брат его меньший, Александр (который был диаконом в Москве, у Спаса в Спасской, а потом священником у Николая в Хамовниках, а после протопопом у Спаса на Бору, и наконец протопопом Большого Успенского Собора и Синода членом и кавалером, который там и преставился, 1798 года), определены в Московскую Греко-Латинскую Академию, а жительствовали при брате своем Тимофее, при церкви Софии Премудрости Божией. По приведении в Академию предстали пред префектом, который тогда был Иоанн Козлович, после бывший Донской архимандрит, и наконец Переяславский епископ; и тамо умре. Префект ободрил представших пред ним отроков, сказав: "Детки, учитесь, после протопопове будете". И сие сбылось его пророчество: один и подлинно стал протопопом, а другой протопопов начальником. По определении в Академию, изучился Петр в две недели читать и писать по-латыни. Потом переведен в Фару, или низший грамматический класс, где, быв год, переведен в Грамматику, по прошествии года, в Синтаксиму, или высший грамматический класс, чрез год в Пиитику; по прошествии года в Риторику, где, быв два года, переведен в Философию, а чрез два года уже и в Богословию. Учители его были в фаре — Григорий Афанасьевич Драницын, который в монашестве Геннадий, после был Академии префектом и ректором: и потом Суздальским епископом, где и преставился. В Грамматике иеродиакон Лаврентий Ченелев, который в Иркутске в изгнании преставился. В Синтаксиме помянутый же Драницын. В Пиитике иеромонах Амвросий Юматов, который был после архимандритом в Китае, в Пекине, где и преставился. В Риторике иеромонах Кирилл Григорьевич, который окончил жизнь свою несчастливо. В Философии и Богословии помянутый же Драницын, или Геннадий. Обучался Петр Левшинов (ибо так он прозывался) ла­тинскому языку и помянутым наукам: Пиитике, Риторике, Философии и Богословию. Притом обучился сам собою Географии, а знание Истории приобрел чрез всю жизнь, и не было для него приятнее упражнения, как чтение Истории: всей вообще и отечественной. По тогдашнему в Академии порядку, греческому языку обучались ученики особо, чрез два года по окончании Синтаксиса, и из греческого класса переводимы были в Пиитический, — чрез что латинского языка учение пре­рывалось. По желанию учителя Пиитического, чтобы Петра иметь у себя в классе, Греческий класс он миновал, а чрез то и лишился знания греческого языка. Но дошед до Философии и увидев, что, по многим встречающимся греческим словам, знание языка сего нужно, а притом, приметив, что некоторые товарищи его, впрочем, в успехах учения и худшие его, но греческий язык хотя знают и тем перед ним преимуществуют, сим чувствительно был тронут Петр, что он товарищей в науках превосходнее, но знанием языка сего яко унижался. Почему горячо принялся, чтобы сие желание свое выполнить. Но много встречалось затруднений. Не было грамматики греческой, купить было не на что; да и учить было некому. Но чего не преодолевает горячее прилежание и тщание? Выпросил на время у товарища грамматику греческую на латинском языке, сочиненную архимандритом Варлаамом Лащевским, и оную всю переписал, чрез то и писать по-гречески изучился, как бы срисовывая буквы греческие с печатных, — почему и почерк его письма по-гречески был сходен с греческим печатным. Достав таким образом грамматику, начал сам себя по ней учить, сам себе уроки задавать, сам себя выслушивать; сам себя или похвалял за прилежание, или осуждал за нерадение. А как места случались, кои он вразумить не мог, о том, приходя в школу, у товарищей своих, знавших греческий язык, спрашивал и чрез то вразумлялся. Потом и задачи к переводу с российского на греческий сам себе задавал, а о словах греческих спрашивал у товарищей и записывал; и потому, дома сочинив, показывал товарищам, кои, прочтеши, или похваляли или поправляли, чрез то пома­лу и успевал Аевшинов. Но как сего было не довольно, ибо затруднительно, то вздумал он ходить в Греческий монастырь, близ самой Академии стоящий, на службу Божию, сколько время дозволяло, и со всем вниманием прислушивался к чтению и пению Греков, и сие много Петра выпользовало. Ибо и слова некоторые понял, и некоторое их сложение приметил, а паче правильное их произношение перенял, да и пению их несколько научился. А потом, когда стал учителем из Академии, имел свободный случай с Греками нередко обходиться, а чрез обхождение, разговаривая с ними: хотя худо, по-гречески, но чрез то себя поправлял, и нечувствительно больший успех приобретал. Ибо уже могли некоторые трудные на греческом языке книги читать и разуметь, и с Греками сколько-нибудь, хотя несовершенно, разговаривать, не попросту, как Греки говорят, но по-еллински. А потому уже, будучи в Академии Пиитики учителем, обучал учеников греческой грамматике; и всегда с удовольствием Петр о себе говорил, что он на греческом языке сам себе учитель; и сие услаждение была истинная награда за немалые его в изучении греческого языка труды. В прочих же во всех науках, в Академии преподаваемых, был Левшинов отлично успешен, и из всех товарищей почитался первым, — почему и от учителей и от товарищей всех был особенно любим. От учителей за прилежание, за всегдашнее в школу хождение, за отличный во всем успех и за благонравие; а притом, как он изучился церковному пению, и имел голос приятный и знал в пении искусство, то и сие любовь к Петру учителей умножало. А товарищи его любили за добрый и веселый нрав и словоохотливость, с некоторой всегда пристойной шутливостью. Но Бог его сохранял, что никогда ни с кем он не ссорился и не бранился: ибо имел нрав мягкосердечный, и в случае уступчивый, и стыдливый. Но как между тем Петр поступал в домашнем обхожде­нии, в чем упражнялся? Жил он при помянутом брате своем Тимофее, который был диаконом у Спаса во Спасской, где вместе жили и родители его. Петр, исправив задачи, назначенные от школы, дома упражнялся в чтении книг и в хождении в церковь на службу Божию. Всегда он, чрез всю жизнь, сожалел, что тогда в Академии другим наукам и язы­кам не обучали, в коих он, конечно, сколько-нибудь преуспел бы. А паче сожалел, что превеликую имел охоту к чтению книг, но книг дома никаких не было, купить было не на что, из Академии книг никаких не давали. Посему Петр, чтобы утолить жажду свою, читал все книги, какие в церкви могли найтись, как-то: Четьи-Минеи, Прологи, Камень Веры, Мар­гарит, Обед Духовный, Вечерю, Историю Барония, а паче всего Послания ап. Павла, коими толико восхищался, что их, может быть, более двадцати раз прочитал, и никто ему более не нравился, как сей великого имени и духа муж и св. Иоанн Златоуст. А к лучшему знанию в латинском языке много ему послужила книжка Цицеронова о должностях "De office", которую мать, ходя по площади, и сама не зная, для него купила; а другая — "История Курциева[4], которую он выпросил у товарища для прочитания. Он их с жадностью великою читал, и по особой склонности, и по неимению других книг, многократно их чтение повторял; особливо услаждался пресладостным и остроумным слогом Курция; и казалось ему, что язык, которым говорил Курций, есть яко выше чело­веческого, поелику подобной сладости, и остроты, и умных переворотов ни в каком российском писателе найти ему не случалось, или так его вкусу нравилось. Итак, в чтении книг Левшинов препровождал домашнее время, а притом никогда не оставлял ходить в церковь, когда от школы было свободно; особливо во время вакаций ни единого дня не упускал, чтобы не быть на вечерни и на литургии, и на утренях в воскресные и праздничные дни. В церкви был первый из читающих и поющих; и как в пе­нии был искусен, и ни в чем исправным церковникам не уступал, и устав церковный не худо знал, то любим был до зела священно- и церковнослужителями и прихожанами, особ­ливо кои также охочи к пению. И в сем было его любимое упражнение; и можно поистине сказать, что не знал кроме трех мест — "дома, церкви и школы". Никуда, даже весьма редко, и к сродникам хаживал, и хотя от прихожан некоторых был часто приглашаем, но по некоторой врожденной стыдливости или застенчивости всегда от того отрицался. На гуляние редко куда хаживал. Единственно находился в доме и вышеупомянутыми упражнениями себя занимал; или урок учил, или задачи сочинял, или читал, или что-нибудь писал, или с домашними и с гостьми разговаривал, или гулял летом в маленьком садике, где почти и жил. По сему свойству Петра мог бы иной и подумать, что был он нрава меланхолического, дикого, и грубого, и несловоохотливого. Нет, никак! был он нрава веселого, словоохот­ливого, любил свои разговоры прикрашивать шутливыми или забавными словами; и в разговоре своем всем всегда нравился, и находили все удовольствие его слушать, или с ним разго­варивать, тем более что и красота лица, и написанная на нем живо невинность и непорочность нравов каждого привлекали: ибо был откровенен и искренен так, что, казалось, душа его на лице и на устах его. Но лукавствовать и хитрить не знал; а после, когда и узнал, всегда чувствовал к тому отвращение. Но, при всем своем таковом свойстве, был крайний уеди­нения любитель,чтобы находиться только у себя дома, или с малым числом верных приятелей и друзей обходиться, с коими бы не иначе мог разговаривать, как сам с собою, без всякого принуждения, со всею откровенностью. И потому все то, что называется "церемонией", для него было несносно. И сию к уединению любовь сохранил он во всю жизнь: даже будучи в важных занятиях, архиерейском и при Дворе, наиболее находился он в своем доме и всегда редко куда выезжал, разве куда его должность вызывала; чем отличался от всех почти в его время бывших знаменитых духовных особ. Како­вая к уединению склонность его побудила и пустыню Вифа-нию устроить и там поселиться, о чем после сказано будет. На 15-м или 16-м году начал он впервые чувствовать борение похоти плотской; но Бог от падения сего его сохранил, и все проходило в одних мгновениях и воображениях мыс­ленных. Также стала приходить в мысль заботливость, каким образом впредь ему свое житие устроить и доставить себе собственное содержание, а не всегда от единых родителей и сродников в том зависеть. К женитьбе не только никогда склонности не имел, но даже о том, когда было напоминаемо, и слышать стыдился, неизвестно почему, по расположению ли какому от природы, или по особенному какому Божию устроению, а единствен­но был склонен к духовному званию, а паче к монашеству. И сия склонность в нем открылась еще когда он был лет двадцати. Ибо в сии отроческие лета часто в шутках представлял себя как бы монахом; иногда, как архиерей, обеими руками осенял, иногда четки перебирал и прочее подобное. Это тогда прини­маемо было не только домашними, но и им самим за шутку; но Богу угодно было тайными судьбами вести его к самому святому делу. Сия наклонность была причиною, что когда, при открытии в Москве Университета, был он избран и назначен в студенты в Университет и когда другие не только этого хотели, но и искали, — Петр никак на это не согласился: и совершенно отрекся так, как и от других светских ему предлагаемых состояний. Но вот и начало его в духовное звание вступления! По окончании двух лет в учении в Богословии Левши-нов ректором и архимандритом и учителем его Геннадием, у коего он и жил, обучая племянников его, представлен был в Св. Синод на Пиитический класс в учителя в Академию, вместе со справщиком типографии, Петром Петровым, кото­рый ныне — митрополитом Новгородским, Гавриилом. И хотя указом велено его, Петрова, определить, но с тем, еже­ли он в монашество вступить пожелает; но как он от сего отрекся, то и пал жребий на Левшинова; и он определен учителем Пиитики 1757 года, с получением жалованья по 170 рублей. Префектом Академии тогда был Каллиграф, из Евреев, человек ученый, который был архимандритом Спасоярос-лавским, а умер в Троицкой лавре и погребен; проповедни­ками — Ириней Братанович, который был после епископом Вологодским, и там скончался; Феофан Сулима, который был архимандритом в Костроме, и там скончался; Риториче­ским — Константин Борковский, который был архимандритом в Казани и там скончался. Сии здесь упоминаются, понеже они были все друзья Левшинову по самую их смерть. Определенный новый учитель обучал Пиитике и гречес­кому языку. Но притом возложена на него должность, по порядку, принятому в Академии, чтобы толковать Катехи­зис публично по воскресным дням в собрании Академии и всех со стороны всякого состояния людей, для слушания прихо­дящих. Никогда, можно сказать, во всю жизнь не был столь­ко счастлив Петр, как при сем случае. Собрание всякого состояния людей столь было велико, что никогда еще в Академии того не случалось. Хотя палата была немала, но теснота и духота были чрезмерные. Некоторые из слушате­лей, малых своих детей приводя, повергали, в кафедре к но­гам учителя, повторяя им, чтобы они учителя слушали и помнили. Сие умножало ревность в Левшинове: ибо он чрез два дня и более толкование продолжал, обливаясь и измокнув весь от поту. Усердные слушатели из знаменитых москов­ских купцов в воскресные дни его посещали и всем не только нужным, но и до изобилия его снабжали, притом провозглашали его в своих разговорах "апостолом Московским . Поистине Петр, а после Платон, сим невиданным зре­лищем столь поражен был, что нередко говаривал, что он счастливее был в Москве, быв еще мирским и по 20-му году, нежели когда в том же граде Божием сподобили его быть архиереем. Ибо быв архиереем, хотя также проповедовал слово Божие нередко, и хотя собрания были велики и ревностны, но не приметил он столь великого усердия и жадности в слушателях, как в то время, когда он, юноша и мирской, тол­ковал Катехизис. Сие приписывал он своим умножившимся грехам, коим и толиких еще в юности своей не имел, а потому и благодать тогда действовала более, нежели после. Ибо он всегда утверждал, что учение, дабы было действительно, не столько зависит от остроумия и красноречия, сколько от чисто­ты и непорочности сердца учителева. Успех и похвала учительства Петрова, по Москве разнес­шаяся, подвигла к зависти некоторых, а особлива преосвящен­ного Амвросия, тогда бывшего епископа Переяславльского, а после архиепископа Московского; и разглашено, что якобы Левшинов учит многому, Церкви противному, а потому-де надлежит его наказать и из Академии изгнать. Сие разгла­шение дошло и до Петра и немало его смутило. Но он обод­рял себя на зазирающего в том его совестью, и ректорским исследованием, который ничего того не нашел, а паче ревнос­тными слушателями, из которых многие знаменитые, услы­шав про то, ободряли Петра, чтобы нимало тем не смущался, говоря, что они — православные христиане и разумеют уче­ние; и ежели-де что воспоследствует, они готовы пред всяким и везде предстать и его учение оправдывать. Но, по благодати Божией, все то прошло в одних слухах, без всяких дальних последствий. И уже годовое течение толкования Катехизиса к концу приходило, то есть вакациями, к 16 числу июля, как между тем нечаянный воспоследовал к Левшинову из Петербурга письменный отзыв от архимандрита Троицкой Лавры, придворного проповедника и Синода члена, Гедеона, коим он приглашал его благосклонно в учителя на Риторику в Троиц­кую семинарию; а немедленно по сему о том указ из Святей­шего Синода прислать. Сие Петра не только удивило, но и смутило: ибо он о том и в мысли не воображал, да и не же­лал в Лавре быть, как на месте, дотоле совсем для него не­известном, а желал в вакацию пострижен быть в академии, в Заиконоспасском монастыре: ибо на то уже указ из Св. Синода дозволительный последовал. Да и ректору, любящему Петра, отпусткать его от себя не хотелось. И потому он даже отговаривал отречься от пострижения, чем-то одним можно от Лавры освободиться; и обещал ему исходатайствовать луч­шее в духовенстве светском место. Но Левшинов столь был привержен к монашескому состоянию, что лучше захотел противу воли своей в Лавру переселиться, чтоб монашество оставить. Итак, по окончании годового в Академии учения, из Москвы в Лавру отправился, июля 19 дня 1758 года. Подъезжая к Лавре, нечто случилось с ним внезапное и как бы нечто предзнаменующее. Пред самыми стенами монастыря увидел он пред собою навстречу идущих всех лаврских властей, иеромонахов и иеродиаконов, в облачении, с хоругвями и со святыми иконами и со множеством народа. Был то крестный ход, 20 июля, к приходской Ильинской церкви. Сие после Петр, став настоятелем Лавры, почитал предварительным судеб Вышнего предзнаменованием. Преселившись в Лавру, хотя был принят от всех благо­склонно и ласково, особливо от учителей, но крайняя грусть его почти обуяла, даже с неделю беспрестанно проливал слезы. Новость места, новость людей и неизвестность будущего тут жребия своего приводили его в таковое уныние. Но, мало-помалу ободряясь, начал привыкать и наконец столь привык, что по самую смерть не было для него милее и любезнее во всем свете места, кроме Лавры. Скоро потом от архимандри­та пришел указ о пострижении Петра; и к нему от него же благосклонное письмо, дабы совершить предприятие увеще­вающее, да и предписано наречь его Платоном. ТЛосему Петр, в сходственность всегдашнего своего желания, без уныния, с радостию и пострижен в Лавре августа 14 дня 1758 года, на 21-м году от рождения, бывшим тогда наместником, что ныне митрополит Новгородский, Гавриилом, и поименован Пла­тоном. А с ним вместе пострижен учитель греческого и еврей­ского языков, Петр Постников, нареченный Парфением, коего Петр, еще колеблющегося, всю ночь уговаривал к пост­рижению; Парфений был после в той же семинарии ректо­ром и тут скончался. Платон, быв пострижен, успокоился, увидев свое давнее желание исполнено. И по духу Евангельскому всякий хрис­тианин должен всегда быть воздержан, нестяжателен, сми­рен, послушен, трезв, богомолен, никакими излишними заботами себя не связывать; а притом, хотя может иметь жену по слабости плоти, но жить с нею целомудренно и бо­лее, по Апостолу, пребывать в посте и молитве, нежели пре­даваться сладострастию. Хотя почитал он безженство нелег­ким бременем для немощи плоти, но, напротив, всегда со страхом воображал супружеское состояние, каким трудностям, заботам, скорбям, бедствиям подвержен женатый и мирской человек, содержа жену, дом, воспитывая детей, устрояя их к местам и всем им во всем сострадая; и ежели какое от этого получают утешение и удовольствие, то сия чаша несравненно более горестью растворена. Но что же еще должно терпеть в мире от соседей, от клеветников, от завистников, от разных внезапных злоключении, от всегдашних соблазнов и случаев ко греху, от сует и забот, как непрестанных волнений моря житейского? Все сие живо воображая, Платон ублажал безженную жизнь и уединенную, мирскую оплакивал, а чрез то и борьбу плоти облегчал. Притом уединенная, монаше­ская жизнь, кроме того, что подает меньше случаев ко греху, а более тишины, много содействует к богомыслию и к при­обретению просвещения, беспрепятственным упражнением премудрости духовной и мирской. Так рассуждал Платон. И потому, когда после Государыня Императрица Екатерина II, избирая его в учителя к сыну своему, Государю Наследнику, спросила, почему он избрал монашескую жизнь? — ответст­вовал: "по особой любви к просвещению". На сие — Им­ператрица: "Да разве нельзя в мирской жизни умножать просвещение?' — "Льзя, — ответствовал он, — но не столь удобно, имея жену и детей и разные мирские суеты, сколь­ко в монашеской жизни, где по всему свободен'. Сей ответ Убедил Императрицу в избрании его в учители. Итак, был 1латон своим достоянием доволен, как бы другие ни рас­суждали, жил в монастырском уединении, проходя долж­ность учительскую: ибо определен учить Риторику и Катехи­зис в семинарии толковать. Притом, скоро по пострижении, в том же месяце отправлен в Москву для произведения во иеродиаконы, где и посвящен в Московском Успенском соборе августа 30 дня 1758 года преосвященным Тимофеем, митрополитом Московским, пастырем добродушным. По возвращении из Москвы нашел приехавшего из С.-Петербурга в Лавру начальника Лавры и своего архимандрита Гедеона. Архимандрит в первый день, как его уви­дел, столь его возлюбил, что предпочитал всем и имел его при себе в бытность в Лавре чрез три месяца безотлучно; даже никуда без него не выезжал и столь ему благодетель­ствовал по самую кончину свою, что Платон всегда его признавал или первым после родителей, или равным с ними. Нельзя умолчать, чтобы хотя кратко не сказать о жизни сего Платонова благодетеля. Гедеон был родом из Казани; там в семинарии учился и учителем был. Оттуда, не могши получить дозволения, бежал и явился в Синод, и просил, что­бы его определили в Московскую Академию для окончания богословского учения, куда по многим затруднениям и опре­делен; где и учился, был в недостатке, имев одно содержа­ние монашеское. Но как по случаю, вместо учителей, прошен он был сказать проповедь в академии, сказал, и тотчас не только всех усладил, но и удивил: ибо подобного проповед­ника еще не слыхивали. Потом еще сказал и славу свою умножил; и как многие начали его просить сказать пропо­ведь в праздники по монастырям и приходским церквам, то чем более говорил, тем более похвалы о нем умножались. Слава сия потом дошла до Двора и до покровителя ученых, бывшего при дворе в отличии: Ивана Ивановича Шувалова. Он был потребован в бытность в Москве Двора, ко Двору, где сказал проповедь, заслужил благоволение от императрицы Елизаветы Петровны; и по награде был определен ко Двору проповедником, где трудился немало в сказывании пропове­дей и все его проповеди были напечатаны в трех томах. Потом произведен в архимандриты в Саввин монастырь и в Синод членом, а скоро переведен и в Троицкую Лавру, где, быв с небольшим три года, посвящен в епископа в Пскове, и там скончался 17оЗ года: в младых летах, от роду имея не более, как 33 года, к общему сожалению всех, прямо знавших его. Сей Гедеон имел особенный дар красноречия: столь приятно и сладостно произносил свои слова, что все слушатели, яко видя себя, от уст его висели и боялися, чтобы не перестал. Сему был свидетелем многократно сам Платон. Учения был хотя не отличного, но от природы остроумен и проницателен; свойства был весьма горячего, сердца открытого, уст весьма свободных и смелых. И сею свободностию много нажил недоброжелателей и многим бедствиям себя подверг, кои, мо­жет быть, подали случай и к сокращению его жизни. Однако то служит ему в похвалу истинную, что даже от тех, кои не любили его за свободность слов, похваляем был за добро­сердечие. Таков был Гедеон. А Платон, его любимец, находясь при нем в Лавре бе­зотлучно, кроме должности учительской и сказывания по временам проповедей, исправлял нередко, по должности иеродиакона в Лавре, священнослужение; и первую литургию исправно совершил, начальствуя при служении архимандрита; сентября 3 дня; хотя служение архимандрита лаврского по многому сходно со служением архиерейским; и Платон, имея голос приятный и светлый, лицо лепое и младое, и в служении по всему исправный, — заслужил ту честь, что признава­ли его лучшим из всех тогда, а может быть, и прежде быв­ших иеродиаконов. По отбытии из Лавры в С.-Петербург благодетеля своего, архимандрита Гедеона, Платон впал в некоторое уныние и грусть, по обыкновенным человеческим искушениям, что узнав, архимандрит, дабы его ободрить, потребовал к себе в С.-Петербург на Сырную неделю 1759 года, где он, пробыв дней десять, возвратился с большею бод-ростию духа. Потом в том же году, паки по требованию, был в С.-Петербурге, во время вакаций, и пробыл там недель с шесть. Да и в 1760 году на время вакаций туда же потребо­ван к пятому числу июля; а по случаю праздника преподобно­го Сергия, в оба года, говорил проповеди в принадлежав­шей тогда к Троицкой Лавре и великим коштом вновь по всему помянутым архимандритом Гедеоном устроенной, Ново­Сергиевской, что по Петергофской дороге, пустыни, при­надлежавшей к С.-Петербургской епархии в числе второ­классных монастырей. Не умолчу нечто с Платоном в сей пустыни случившееся. На праздник 5 июля 1760 года званы были архимандри­том из С.-Петербурга, где тогда Двор находился, знаменитые гости: граф Алексей Григорьевич Разумовский и Иван Иванович Шувалов. Они, увидев Платона, вступили с ним в разговор о разных материях. Платон был в разговорах свободен и весел. Они так его полюбили, что граф Шувалов захотел его представить Императрице, с тем чтобы его отправить на своем коште в Париж в Сорбонну для усовершенствова­ния; но архимандрит на то не согласился. Однако любовь Шувалова к Платону продолжалась до самой кончины его или любезными посещениями, или дружескими переписка­ми. А граф Разумовский, также его полюбив, узнав, что Пла­тон еще искусен в пении, пел вместе с ним, и влек с собою в С.-Петербург, и хотел представить Императрице, говоря, что она будет довольна сего монаха узнать; однако до того по зависти не допустил находившийся при нем "дядька" — кри­вой Шубской. Когда был Платон троекратно в Петербурге, его не только узнал сей знаменитый граф, ни и имел он счастье бла­госклонно принят быть первенствующим тогда архиереем, митрополитом Новгородским Дмитрием Сеченовым, кото­рый его с того времени, по самую смерть, за друга почитал, о чем после будет помянуто, также стал известен и другим архиереям, как-то: Палладию, епископу Рязанскому, Пор-фирию, епископу Коломенскому, Сильвестру Кулябке, архи­епископу С.-Петербургскому. А архимандрит Гедеон не толь­ко его многим пожаловал, но соблаговолил Платону в посвя­щении его во иеромонахи, что над ним и совершил преосвя­щенный Палладий, епископ Рязанский, на Троицком по­дворье, в домовой церкви Казанской Богоматери, 1759 года июля 20 дня. А притом его архимандрит определил в том же году префектом Троицкой семинарии и учителем филосо­фии, и первым соборным в присутственном в Лавре месте, в учрежденном соборе, управлявшем тогда Лавру и приписные ей монастыри и все вотчины. В приезды свои в С.-Петербург познакомился с новгородскими учителями — Симоном, что ныне архиепископ Рязанский, Тихоном первым, епископом Воронежским, умершим там на обещании, с Парфением, быв­шим там ректором, а после епископом Смоленским, пасты­рем добрым, с коим по блаженную кончину его имел друже­скую переписку, также и с другом его, Георгием Конисским, мужем преученым и великим, гонимого в Польше благочестия поборником. Таким образом Платон, пребывая в Лавре и отправляя свои должности, был весьма доволен своим состоянием и часто после говаривал, что никогда он столь спокойно и счастливо нигде не жил, как чрез пять лет своего учительства. Был он всеми любим; особливо с тогда бывшими властями обходился дружески и почти неразлучно. А власти были — наместник Гавриил, что ныне архиепископ Псковский, который в 1799 году и преставился в С.-Петербурге; келарь Иоанн, который был Новоспасским архимандритом и там скончался; каз­начей Антоний, который был Олонецким епископом, и там преставился. Особенно Платону нравилось, что все он в Лавре нахо­дил готовое: всегда довольный был стол, и напитки, и выезд, и нимало он о том не заботился. Должность была для него не затруднительна; всеми любим, с учителями друг, ни в чем нескуден, здоров и весел, и летом весьма часто, со властями и со учителями, посещали превеселое и милое загородное мес­то, называемое Корбуха, где и баня летняя была. Там про­гуливался Платон с товарищами по садам и лесам; плавал по прудам, пристойными играми веселились и в дружеских, нередко ученых разговорах нечувствительно время проходи­ло, при вкушении благовонных испарений и при оглашении пением разных птиц. Поистине то время было райское и весна лет Платоновых. Всегда он о сем времени с воздыханием воспоминал, яко наступившие потом разные немалотрудные должности, и заботы и мирские суеты, а притом и болезни нередкие, не дозволяли ему уже таковым удовольствием нас­лаждаться. В 1761 году, по отбытии наместника и семинарии ректора Гавриила в Московскую академию в ректоры и архимандри­ты, Платон определен ректором и учителем Богословия. В том же году лишился он благодетеля своего, архимандрита Гедеона, который произведен во епископы в Псков; а на мес­то его пожалован во архимандриты, уставщик придворных певчих, иеромонах Лаврентий Хощатовский, родом белорус, человек неученый, но добродушный и учащих и учащихся усердный любитель. Он, прибыв в Лавру в 1762 году столь полюбил ректора Платона, что всегдашним и почти неотлучным пребыванием при нем почитал уже себя несколько отягощаемым: всегда с ним обедал, всегда ужинал, всегда всюду с ним выезжал; однако благодеяниями его и ласково­стью столь взыскан, что никогда без благодарности имени его поминать не мог. При сем в первый раз случилось узнать Платону, что есть "придворный нрав". Видя, что архимандрит ректора жалует, все власти, все соборные, все учителя его яко на руках носили. Но единожды, по некоторому случаю, прогне­вался на него архимандрит и чрез две недели его не допускал. Все власти, и соборные и учителя или холодно с ним стали обращаться, или и совсем отвращались. Но когда паки архи­мандрит в прежнее любовное обращение его принял, тогда и все переменились и стали по-прежнему. Тогда Платон, приме­тив сие, а после жив при Дворе, сказал, что и в монастырях есть что-то похожее на придворное.

Часть 3

По смерти императора Петра III вступила на престол Им­ператрица Екатерина II. Обнародовано, что будет Императ­рица в Москву для коронования в сентябре 1762 года. Архи­мандрит тотчас отправился в С.-Петербург вместе с Плато­ном и, побыв там с месяц, возвратился в Лавру. Заключив, что по коронации не преминет Императрица посетить Лавру, архимандрит Лаврентии поручил ректору Платону сделать над­лежащее к тому приготовление. Платон, по должности сие взяв на себя, изготовил приветствия, оду, канты, иллюмина­цию и на 40 человек особую торжественную одежду, с венка­ми на главах и пальмами в руках, и речи от себя (чему есть особое печатное описание) и, в ожидании Высочайшего присутствия, всех занимал в надлежащих упражнениях. Между тем празднован был как везде, так и в Лавре, день корона­ции, сентября 22 дня; и при сем случае Платон говорил про­поведь в Лавре. Потом и действительно скоро воспоследо­вало Императорское посещение Лавры, октября 17 дня. У Лавры Екатерина II встречена была архимандритом с бра­тнею. На другой день на литургии проповедь говорил намест­ник Иннокентий. После обеда Императрица посетила семи­нарию, где, по приветствии от учеников, ректор говорил Им­ператрице речь; а потом нечаянные были учинены диспуты, по желанию и побуждению графа Григория Григорьеви­ча Орлова; это все принято Ее Величеством благоволительно, и пожалован ректор с учителями довольной денежною награ­дой. А в 1763 году, в марте месяце, по именному Императ­рицы указу, определен в Лавру ректор Платон наместником на место Иннокентия, который выбыл в епископы, викарием Новгородским, в Олонец. Наместничью должность Платон и принял неохотно, и проходил с тягостью: поелику с нею было соединено не только смотрение за монахами и всегдашнее принятие гостей, но и хлопотливое в соборе вотчинными де­лами приказное правление. Это отвлекало ректора от приятно­го для него в школе упражнения, ибо оставался притом и Бо­гословия учителем, — посему и располагался было от намест­нической должности отказаться, но вот что открылось. Воспоследствовал того года в мае месяце поход Императ­рицы в Ростов, для перекладывания мощей Димитрия Ростов­ского в новую раку, и далее в Ярославль. Посему Императ­рица прибыла в Лавру. Платон, яко наместник, встретил Императрицу у Креста[5] с приветствием; и по прибытии на другой день говорил проповедь о пользе благочестия, которую Государыня столь приняла благоволительно, что тотчас пове­лела оную напечатать, и удостоила сего архимандритом быть при своем царском столе. Случилось ему за столом сесть с генерал-прокурором, князем Яковом Петровичем Шахов­ским, который был тогда в особливой у Императрицы милости. Князь за столом с наместником непрестанно говорил о разных материях. Императрица, приметив сие, говорит князю: "Вы никак полюбили отца наместника, что непрестанно с ним го­ворите?" На то князь: "Это, Государыня, не человек, а урод". — "Почему так? какой он урод?' — возразила Императ­рица. На сие князь: "Я, Государыня, с ним о разных мате­риях разговаривал: он на все столь исправно ответствует и все столь основательно решает, что меня удивил. И как я его о многом и до иных стран касающемся вопрошал, он все так объяснял, как будто в чужих краях учился. Я его спрашивал, не был ли он в чужих краях и где учился? Он говорит, что нигде не был, а учился только в Москве, в Спасской школе. Сие все, Государыня, меня удивило, что сей монах, в столь молодых летах, столько знания имеет; и потому я его называю уродом". И притом прибавил: "Дай Бог, чтоб наши дети, столько издерживая, такого просвещения достигли". Тако­вой ответ князя очень увеселил Императрицу, да и все, за столом сидящие, взор и внимание обратили на Платона: ибо князь говорил весьма громко. Сие слыша, Платон внутрен-но Бога благодарил за таковое милостивое судеб Его дейст­вие. И потом Императрица приглашала наместника ехать с собою в Ростов. Но он извинился болезнью; быв разными приготовлениями крайне утружден и утомлен, желал сколько-нибудь успокоиться. По отбытии Императрицы в Ростов, куда и архимандрит отправился, прибыли в Аавру три первенствующих архие­рея, члены Синода: митрополит Новгородский Димитрий, Гав­риил, архиепископ С.-Петербургский, бывший потом мит­рополит Киевский, и Амвросий, архиепископ Крутицкий, бывший потом Московский, коим велено быть в Ростове для совершения обряда, куда архимандрит наперед отправился. Их встретил с братиею наместник Платон, и приветствовал, и угащивал. При сем ему Новгородский митрополит объявил, что избран-де во учители к Государю Наследнику друг его, архимандрит и ректор академии, потом митрополит Новго­родский Гавриил, что Платон принял обрадовавшись. Ибо о себе, чтобы быть ему в сей должности, и не помышлял; да и слухов никаких к нему о том не доходило. Итак, проводив преосвященных, поскольку их, возвратив­шихся из Ростова, встречал и принимал Платон; архимандрит еще не возвратился из Ростова. Причем митрополит Димит­рий наместнику объявил, что он будет учителем у Государя Наследника. И как сему Платон удивился, и сказал, что сие объявление с прежним не сходственно; на то преосвященный объяснил, что Государыня, быв в Ростове, его, преосвящен­ного, об нем, Платоне, спрашивала; и как-де он об нем от­зывался с похвалою, то Императрица, похваляя его дарова­ние, сказала, что она положила его взять в учителя к Великому Князю. На это Платон с удивлением сказал, что он никогда об этом не думал, но буди воля Господия. По возвращении из Ростова Императрица посетила Лав­ру и, увидев Платона, тотчас благосклонно вопросила: есть ли ему легче? Потом удостоился быть при Государском столе и пожалован куском бархата рытого и денежною с прочими наградою немалою, и благополучно проводили Высокую Гос­тью. Дня чрез три после сего архимандрит отправился в Моск­ву для принесения благодарения за посещение, и с собою взял Платона, крайне не хотевшего и желавшего несколько по трудах успокоиться. На на дороге получил архимандрит курье­ра от Двора с письмом, чтобы, приехав ему в Москву, взять с собой Платона наместника и явиться с ним ко Двору. Приехав в Москву, в тот же день архимандрит с Плато­ном ко Двору явился, где им сказано, чтобы остаться при столе. За столом Императрица с ними благоволительно разговаривала и разные вопросы задавала; а паче граф Панин, яко гофмейстер Наследника, разными предложениями его испытывал, особливо, как приметно было, хотел узнать, не суеверен ли Платон. При сем в первый раз за столом и бу­дущего своего воспитанника, Великого Князя, видеть Платон имел честь. После стола граф Панин позвал к себе архимандрита и его и объявил Платону, что Ее Императорское Величество определяет его к Государю Наследнику Павлу Петровичу в учителя Богословия, с определением жалованья по тысяче рублей; а о прочем-де содержании его положе­но будет в С.-Петербурге: ибо тогда Двор отправлялся в С.-Петербург. И как архимандриту следовало туда же отправиться для присутствия в Синоде, то и просил граф его, чтобы он, отправляясь в С.-Петербург, взял с собой и намест­ника Платона. При сем Платона просил граф, чтобы он на другой день приехал к столу Великого Князя и с ним бы по­знакомился, — почему он и был при столе, и с Великим Князем и с другими несколько познакомился и простился благополучно. А как в тот же день отправлялся в свою епархию благо­детель Платонов, преосвященный Гедеон, епископ Псков­ский, то поспешил Платон проститься с ним навеки, с не­которым с его стороны предчувствием и предсказанием, что "Бог-де ведает, увидятся ли они впредь". Это, казалось, ска­зано было случайно; но Бог самым делом утвердил: ибо Ге­деон, занемогши дорогою и приехав в Псков больной, чрез несколько дней скончался. Дай Бог ему вечный покой! А Платон, все исправив, с архимандритом возвратился в Аав­ру, где тотчас сдал с себя наместническую должность и поста­рался Уроки Богословия кончить и кончил к Петрову дню. Между тем Платон, не имея более никакой должности и хлопот, покоился во трудах, гулял с учителями, особливо в любимом месте Корбухе, и приготовлялся к дороге до Ильина дня. А после Ильина дня, простившись с друзьями и любез­ное Лавры место приветствовав слезами, отправился с архимандритом в путь. В С.-Петербург приехали в первых числах августа 1763 года и остановились на Троицком подворье, на Фонтанке. Как в Ново-Сергиевской пустыни, принадлежавшей тог­да Лавре, новопостроенная соборная церковь готова была к освящению, и архимандрит положил звать к тому Императри­цу: то и желал, чтобы при сем случае Платон сказал проповедь, которую тот и сказал в присутствии Государыни, августа 10 числа. Да того же месяца на день Успения говорил пропо­ведь во дворце в Высочайшем присутствии. А между тем Платону определено от Двора жилище и содержание. Покои хорошие отведены, в бывшем деревянном Зимнем двор­це, что на Мойке. Содержания, кроме 1000 р. жалованья, по­ложено на стол 300 р., по штофу водки на неделю, по бутылке рейнвейну на день, меду, полпива, кислых щей, дров и свеч неоскудное число, белье столовое и посуда всякая дворцовая с парою лошадей и с конюхом. Итак, Платон начал жить в новом месте и несколько новым образом жизни. Ибо, при­выкши жить в монастырском уединении, тут окружен он был мирскими, всякого сословия и пола людьми, в том же дворце живущими, что не очень ему нравилось; но рад был, что тут же была церковь, в которой по воскресным и праздничным дням отправляли службу дворцовые священники. Положено было Великому Князю учение преподавать три дня в неделю: в понедельник, среду и пятницу, по часу, назначить к тому 12-й час, а по воскресеньям и праздничным дням пред обеднею читать Священное Писание с объяснением, сколько время дозволит. Итак, призвав Бога на помощь, начал учение Платон с Великим Князем, августа 30-го дня, сказав речь, в коей, объяснив пользу сего учения, увещевал Высоко­го ученика, чтобы прилагал к тому всякое внимание и прилежание, Великий Князь был горячего нрава, понятлив, но развлекателен. Разные придворные обряды и увеселения бы­ли немалым препятствием учению. Граф Панин был занят министерскими делами, но и к гуляниям был склонен. Им­ператрица самолично никогда в сие не входила. Однако Вы­сокий воспитанник, по счастию, всегда был к набожности расположен, и рассуждение ли или разговор относительно Бо­га и веры были ему всегда приятны. Сие, по примечанию, еще ему виденному, было со млеком матери внушаемо покой­ною Императрицею Елисаветою Петровною, которая его горя­чо любила и воспитывала приставленными от нее весьма на­божными женскими особами. Но притом Великий Князь был особо склонен и к военной науке и часто переходил от одного предмета на другой. Платон проходил свою должность с над­лежащим тщанием, не упуская никогда назначенного дня и часа. Ободряло его то, что он своим воспитанником имел счастие весьма любимым быть. А порядок учения тот точно был следован, какой им издан в напечатанном Богословии. Между тем Платон, по своей воле и избегая праздности, а времени к тому имея довольно, нередко говорил проповеди, всегда в Высочайшем присутствии; особливо охоту его к то­му умножало, что оные всегда заслуживали похвальные отзы­вы; а те все проповеди напечатаны. Не оставлял также при Дворе в большие праздники служить с придворными свя­щенниками, вместо духовника Дубянского, который по пре­старелости охотно на то соглашался, да еще и упрашивал; и всякий год в Великий пост Платон служил в особой церкви и преподавал Великому Князю святое причастие, к коему всег­да набожный воспитанник приступал с благоговением и в тот день был особенно доволен и весел. Когда Двор отбывал на лето в Царское Село, Платон там же имел пребывание, а ког­да в Петергоф — тогда жил в Ново-Сергиевской пустыни и в назначенные дни туда ездил. Живучи и при Дворе, не оставил Платон своей любви к уединению: редко куда выезжал и то более к духовным. Но вместо того всегда почти у него бывало собрание иностран­ных людей, как-то: греков, сербов, далматов, французов, немцев, италианцев и других, ибо он с ними общаться и раз­говаривать особенную всегда охоту имел. Собирались они всегда к нему или на обед, или по вечерам: и от такого обще­ния он много пользы имел, ибо средь них многие были люди ученые и свет знающие. Посему многих вещей знания, коих чрез науки получить нельзя, от них приобрел. А притом как он возымел охоту учиться французскому языку, то обще­ние с людьми, сей язык знающими, много ему помогало. Посему он усилил в том язык, несколько мог разговаривать, а читать и разуметь французские книги удобно мог. Таковы Платоновы упражнения и общения проходили с 1763 до половины 1766 года. А в другой половине, в начале июля месяца, объявлен Синоду указ Императрицы, чтобы Платона произвесть во архимандриты Троицкой Лавры на место умершего в том году в январе месяце архимандрита Лаврентия. В каковое звание Платон и был посвящен 1766 года июля 16 дня, в Петергофе, в Высочайшем присутствии, преосвященным митрополитом Димитрием Новгород­ским. Почел себя обрадованным Платон чрез сие производст­во: поелику определен в то место, где он постригался, был учителем, соборным, наместником и которое ему особенно было любезно. А притомумножило его радость и то, что он уже имел жить на своем Троицком подворье, что на Фонтан­ке, где и покоев было довольно, и церковь домовая, и услуга вся людьми и вещами готовая. А живучи в придворных по­коях несколько с утеснением, и между людьми светскими, и в поезде придворном всегдашнее находя затруднение, не без скуки иногда было ему. Следовало новому архимандриту быть и в Синоде членом,и поелику было определено всегда архи­мандритам Троицкой Лавры быть в Синоде членами; но на сей год он до того не допущен, по внушению одного из си­нодальных членов, хотя, впрочем, с ним весьма дружно обхо­дившегося, который, зная свободность Платоновского нрава заключать неизвестно почему, что от него по делам может последовать какое-либо затруднение. Итак, Платон продолжал свое упражнение обучением Великого Князя тем же порядком. А к тому занимался делами, связанными с монастырем, да училище надо было в лучшее привести благоустройство, и во всем сохранить доброе хозяй­ство. Притом новому архимандриту, по особенному хода­тайству Великого Князя, определен, не в пример прочим, штат певчих с подьячими, 18 человек, с выделением на них жалованья по 1000 р. в год. А сам архимандрит получал жалованья архимандрита по 2000 р. в год., с некоторыми от Лавры доходами, да сверх того от Двора все то содержание, что и прежде получал; да вместо выезду из Государевой конюшенной суммы 500 р. Таковое содержание было не­скудное, и Платон был своим состоянием доволен, всеми лю­бим и немало почитаем; имея хороших вольных, утешался музыкою духовною, к которой особенную имел охоту, и сам был в ней не безыскусен. Часто служил и на подворье и при Дворе, и продолжал сказывание проповедей, как и прежде; особливо, что и желаемым здравием Бог его доселе благосло­вил. Но в сем году, скоро по посвящению, посетил его Бог болезнью нелегкою. Она случилась от простуды, на шее, при ухе, называемая искусными лекарями наротис, и быв запу­щена, с трудностью могла искусными лекарями излечена быть; так что нужно было три раза в день на шее делать инцизии, с протягиванием заволоки, с весьма чувствительною болью, и едва чрез три месяца от оной освободился. Ослабленный болезнью, новый архимандрит отпущен был в Аавру до при­бытия Двора в Москву; куда он и, действительно, отправил­ся в конце января. И быв в Москве, вступил в Лавру в феврале месяце, еще чувствуя слабость от прежде бывшей болезни. Воспел Богу благодарствия Платон, узрев святую обитель и братию, которые ему все почти были знакомы, и, совершив Божественную литургию, и сказав слово, как надлежит жить добрым монахам, входил подробно в хозяйст­венное по Лавре и семинарии распоряжение. И не быв более 10 дней в Лавре (ибо услышал, что между тем Двор в Моск­ву прибыл), отправился в сей царствующий град, на свое Троицкое подворье, что на Самотеке. И проходя при Дворе свою обыкновенную в обучении Государя Наследника и в сказывании проповедей должность, между тем упражнялся в отстройке каменных на том подворье палат. Оные вчерне были устроены архимандритом Гедеоном, однако по отобрании вот­чин остались неоконченными. Но скоро, по производстве в архимандрита, Императрица пожаловала Платону 5000 р. на отстройку тех палат, которую он совсем окончил к августу месяцу, и устроил домовую церковь, которую и освятил 16 дня августа; и то освящение удостоил присутствием своим Государь Наследник и Его обер-гофмейстер, граф Никита Иванович Панин с прочей придворной свитой; и соизволил в новых палатах взять обеденный стол. В том году имел Платон печальный случай быть на пог­ребениях Московского митрополита Тимофея, своего руко-положителя, а потом благоприятеля своего, преосвященного Димитрия, митрополита Новгородского Сеченова, при необык­новенной болезни и кончине коего был почти неотлучен. Но затем был обрадован посещением Монархинею Лавры к празднику, июля к 5 числу, и каким образом при сем случае все происходило, и какими милостями архимандрит, Лавра и семинария от Императрицы взысканы, — о сем есть осо­бое печатное описание. В том же месяце прибыл и Государь Наследник в Лавру и, быв в ней около трех дней и веселясь в загородном Лавры доме, называемом Корбуха, столько был доволен, что весьма часто о том напоминал, даже некоторых учителей, кои ему особенно понравились, вспоминал по именам. Таким образом кончился 1767 год. А в начале 1768 го­да в январе месяце, при отъезде Двора в Петербург, пожало­ван был архимандрит Платон в синодальные члены. И пото­му, поехав на краткое время в Лавру и сделав нужные рас­поряжения, отправился он в С.-Петербург. По правде было его упражнение тоже при Дворе, и в своем доме и таким же порядком, как и прежде. Но еще но­вое возложено на него звание — присутствовать в Синоде. Горел Платон ревностно ко благу Церкви и духовного чина; и сия ревность была для него врожденною: усердствовать входить в дела и споспешествовать к лучшему. Но многие уз­рел он затруднения, кои ревность его или останавливали, или притупляли. Сие сильно смущало Платонов дух и оскорбля­ло, особливо, что несчастливые обороты обстоятельств его останавливали в лучших его намерениях. Почувствовал же он и ослабление своего здоровья случающимися частыми коли­ками, самыми мучительными и небезопасными, которые не­редко приключались ему и во весь остаток его жизни, ослабив совсем желудок. Но в 1770 году сентября 22 дня, пожалован он прямо в архиепископы в Тверь, и посвящен при Дворе октября 10 дня, преосвященными: Гавриилом, митрополитом Киевским, Гавриилом, архиепископом С.-Петербургским, Иннокентием архиепископом Псковским, и Григорием, митрополитом Унгро-влахейским, при присутствии Императрицы и случившего­ся прусского принца Генриха, для которого, чтобы видеть ему сей обряд, отложено было до того дня посвящение. А притом оставлен он был архимандритом Троицкой Лавры по-прежне­му. Сие последнее, оставленное для него место наиболее увеселило Платона. Ибо он к месту сему столь был, так сказать, пристрастен, что лучше, может быть, захотел бы при нем едином остаться, нежели быть архиереем, лишившись его. И сие его расположение как при Дворе было не безызвестно, то оно и послужило, дабы и сие место при нем осталось, к совер­шенному его удовольствию. Новое звание получив и воз­благодарив Императрицу пристойною речью, архиепископ Платон почувствовал всю важность и тягость оного. Тотчас всей пастве отправил он печатное подобающее послание и начал особо входить в дела паствы своей, не оставляя при­сутствия в Синоде и прежних должностей при Дворе и Лавре. В управлении паствы единственное его намерение и ревность вся состояла в том, чтобы духовенство исправить, производя сколько возможно лучших священников, а худых или исправ­ляя, или неисправляемых лишая звания. Был он совсем чужд мздоимства; не только что почитал то противным совести, но и всегда представлялось ему подлою низостью, чтобы от другого что-нибудь взять, которые его беднее, такого бедняка, кото­рый без того не имел чем содержать себя. Итак, совсем был чужд постыдного мздоимства; даже когда чем его даривали приятели его и друзья, стыдился он, быв у них как бы в дол­гу, и всегда чем-нибудь взаимно отдаривал. В производстве дел невзирал Платон ни на сильные лица, ни на просьбы, ни на слезы, коли то находил с справедливое-тию законною несообразным и с расстройством общего поряд­ка паствы. Также и выборы от прихожан в священно- и цер­ковнослужители не очень уважал, ибо находил их по большей части пристрастными или вынужденными просьбою других, не имеющих другого достоинства, кроме того что умеют до­кучать, кланяться и плакать. Таковой Платонов поступок мно­гим был не по нраву, и невыгодные зато слышал он отзывы; но вместо того большая часть всякого состояния людей были тем довольны и ободряли его должною похвалою, видя во всем его прямодушие, а притом и на самом деле усматривали лучший по духовенству порядок; как-то и был пастырь тем утешен, что некоторые из дворян отозвались к нему с благодарностию за хороших данных им священников. И как сие архиепископа удивило, зная, что священники даны не те, кои ими были выбраны и представлены; и потому им говорил, что он сему удивляется, зная, что многие на сие ропщут: на то отвечали, что подлинно они и роптали, что другие, вместо выбранных ими, поставляются, думая, что делается по прист­растию какому: то есть или по мздоимству, или по ходатайству и проискам; как то-де прежде и бывало, что нами выбранных лучших не ставят; а дают других худших. Но как-де они ныне усмотрели, что даются священники хорошие, и гораздо луч­ше выбранных нами, то и перестали роптать; а напротив, отзывались с благодарностию. И так пастырь, сим быв обод­рен, продолжал свое о лучшем духовенстве попечение. Старался он, сколько возможно, уменьшать причет, что излишних и ненужных не было; а притом и приходы скудные и мало­численные или упразднять или приписывать к другим прихо­дам, дабы более доставить духовенству пропитания, и излиш­них трудов избавиться. Ибо приметил он, что чем скуднее причетники, тем более впадают во всякие бесчинства. Также пресекал родство, дабы под сим именем не получали мест; ибо завелось вредное обыкновение, чтоб поступать на места священно- и церковнослужительские, не имея ни какого дос­тоинства, ни способности; а только для того, что они при­четников или дети, или внуки, или братья, или зятья; а между тем достойные сторонние обходимы были. Сие всячески пресекал пастырь сей; а единственно уважал достоинство и способность и непорочное житье. Возымел же он усердное старание и о Тверской семи­нарии, которая на все содержание свое получала только по 800 р. в год; он у Императрицы испросил прибавки 1200 р. И так стала она получать по 2000 р. в год. Платон умножил число учеников. И поскольку Троицкая семинария состояла в лучшем порядке, то он для усовершенствования послал до 70 Тверских учеников в Троицкую; и назначил им там содержа­ние. Притом приложил старание и о благоволении церковном. Тверской кафедральный собор строением довольно обширен и хорош: но внутри были голые стены; и иконостас неплох, но не порядочно поставлен. Архиепископ, кой-как собрав сумму, и своими и сторонними мастеровыми, весь собор внутри подмазал, и весь живописным хорошим искусством расписал, сделал новые хоры; иконостас привел в порядок, престол возоб­новил, и потом освятил, к удовольствию своему и общему всех. И сие новое собора украшение заслужило благоволение и похвалу от самой Императрицы. Она проездом в Москву 1775 года, быв в Твери и в соборе, изволила пред всеми отозваться, что-де преосвященный так изукрасил собор, что она подобно красивого мало видала. Да и не остался сей труд архиепископов тщетным; ибо неизвестно почему и кем внуше­но Императрице, что якобы он собственных своих денег на собор издержал до 5000 р. Она, сказав, что ему на собор своих денег издерживать нужды не было, приказала ему вы­дать из казны 5000 р. Архиепископ, по должностям Двора и Синода, более жил в Петербурге на Троицком подворье: но два раза уволь­няем был и в епархию. В первый раз в 1771 году, на полгода; а во второй раз в 1774 году, на год. В оба приезда жил он в Твери в загородном доме, называемом Трехсвятскнм, это мес­то ему весьма нравилось, яко и покоями, хотя невеликими деревянными, довольное; окруженное большим и прекрасным садом и прудами, который сад привел он в порядок. Также находящуюся тут же консисторию устроил, и архив разобрал и распорядил порядочно, и некоторые другие строения или устроил, или поправил. В первый приезд посетил Кашин и его уезд, и Калязин монастырь; а оттуда посетил и Аавру; во второй — посетил с уездами города: Старицу, О доев, Ржев-Володимиров, Осташ­ков, Нилову пустынь иТоржок; делая везде пристойные нас­тавления, и увещания, и поправления, и производя разные епаршеские дела. А к осени отправился в Лавру, где и был без малого три месяца. Но как прослышал он, что Двор со­бирается в Москву в конце того 1774 года, то и отправился чрез Кашин в Тверь. Окончание сего года было окончанием и правления им Тверской епархии. Платону крайне понрави­лась сия епархия, и он многократно говорил, даже обещался не только в другую, ни в какую епархию не переходить; но, прожив в ней 12 лет и почитая сего времени довольно, чтоб потрудиться для Церкви Божия в сем сане, думал и совсем от епархии отказаться, и остаток жизни препроводить в Троицкой Лавре; особливо, что неусыпным старанием до того довел течение епаршеских дел, что их чувствительно умень­шилось, и уже мало он делами затрудняем был. В спокойное от дел время Платон любил прохаживаться в саду и в Желтиков монастырь, недалеко от Трехсвятского отстоящий, с ближними своими духовными друзьями. А от больших собраний, и у себя и на стороне, всегда удалялся. Жил, как монах, уединенно. А выезд его наиболее был на служении в соборе, в приходской церкви и в монастыре, где при служении никогда не оставлял, чтоб не сказать поучения народу. Так-то жил, и так-то распорядился о себе Платон. Но иначе судили испытания судьбы Божий. В начале 1775 года, в январе месяце 20 дня, прибыла Императрица в Тверь. Принял архиепископ Монархиню надлежащим образом; так, как сам от нее принят милостиво. На другой день, 21 января, при самом отъезде, Императрица вручила архиепископу два указа, сказав, чтоб он те указы подал где надлежит. По провождении Императрицы посмот­рел он те указы и увидел, что в одном велено Синоду перевести его из Твери в Московскую епархию, с оставлением и Троицкой Лавоы по-прежнему; во втором велено выдать ему из казны 5000 р., и при том пожалована бриллиантовая с аметистами панагия, которую вручил ему князь Потемкин, бывший в особой милости у Императрицы, а Платону друг. Увидел архиепископ, что надобно ему оставить Тверь и переселиться в Москву; не только восплакал, но и возрыдал, не только не хотелось ему оставить Твери, но и боялся Москвы, зная ее многолюдство и знатность жителей; не только вообра­жал умножение забот; но и боялся своего собственного нрава; и зная и привыкши другим не ласкать; а поступать единствен­но по собственному беспристрастному разумению и по увере­нию незазорной совести, несмотря ни на кого и ни на что, ду­мал чрез то много навлечь на себя недоброжелателей; чем принудят его отказаться от сей епархии, или по своей воле, или и противу воли его. Что после некоторым образом и сбылось; но совсем иначе; о чем впоследствии будет сказано. Однако, как бы то ни было, поплакав, Платон начал сбираться в Москву; не для того, чтоб ему быть архиеписко­пом Московским (ибо и без того, надлежало ему, для при­сутствия в Синоде, ехать в Москву, поелику годовой срок отпуска кончался); но чтоб предстать пред Императрицей с прошением об увольнении от Московской епархии. Между сим прибыл скоро после Императрицы в Тверь и великий князь Павел Петрович, с супругою своею, бла­женной памяти, Великою княгинею Наталиею Алексеев­ной, которые обе особы не только знаемы были Платону; но и обеим им был он наставником в Законе Божием; а Вели­кой Княгине и духовником. Поздравляли они нового архие­пископа Московского плачущего; и приняли с такою благо­склонностью, какой можно ожидать от искренних друзей. Порядок при сем требует сказать, каким образом кон­чилась важная должность Платонова при Дворе, относитель­но обучения Закону Божию Всероссийского Наследника. Ве­ликий Князь вступил в супружество с Гессен-Дармштадт-скою Принцессою, наименованною, по принятии нашей веры, Наталией Алексеевной. Она приехала в Россию со своей ма­терью и двумя сестрами. Хотя, по некоторым Двора интригам, Платон отводим был, чтоб ему не быть учителем у Принцес­сы; но и нехотя принуждены были к тому его определить. Ибо мать Принцессы, как она сама Платону сказывала, тре­бовала от Императрицы, чтоб ее дочери никто учителем опре­делен не был, кроме Платона; ибо как она же ему сказывала, что она читала на немецком языке сочиненное им Богосло­вие, которое ей очень понравилось; да и Принц-де, Генрих, в проезде чрез Пруссию, его же в учителя ее дочери рекомен­довал. А Принц Прусский, по бытности его в Петербурге, довольно Платону знаем был. И так сию должность надлежа­ло ему принять на себя: и хотя он от нее отрицался, ноуже к тому преклонен был просьбою. Объяснил и истолковал Платон новой ученице учение нашей православной веры и нашел ее к тому благорасположенною. Ибо, быв воспитана с просвеще­нием, и довольным знанием Христианского закона, не находи­ла препятствием некоторые малые различия, дабы стать членом нашей Церкви. Особливо в том уверении (как мать ее Пла­тону изъяснилась): что она не польстилась бы не только на сей брак, но и на все царства мира, ежели не была бы уверена, что дочь ее и в сем законе, яко христианском спасется, ежели только добродетельно поживет. Приуготовив новую святую отрасль, ко всему тому, что принадлежало к обряду присоединения Принцессы к свя­той нашей Церкви, Платон, по совершении обряда (который особо напечатан), причастил ее Святых Христовых Тайн и провозгласил пристойное на сей случай слово; а потом был ее и духовником. Ибо хотя Императрица сего, по некоторым придворным соображениям, и не желала; но Великая Княги­ня не пожелала ни у кого исповедоваться, кроме Платона; да­же отозвалась, что она скорее без исповеди останется, неже­ли чтоб кому другому, кроме его, поручила свою совесть. Да и подлинно, столь к Платону была благосклонна, что не иначе с ним обходилась, как со своим искренним другом, и казалось, что она, кроме своего супруга, его всем предпочитала. Совер­шение брака Великого Князя в 1773 году было окончанием учения Государю Наследнику. За труды, понесенные Плато­ном при сем обучении чрез 10 лет, определен был ему пенсион по смерть по 1000 р. Теперь возвратимся на первое.

Часть 4

По принятии сих дорогих гостей в Твери и удостоившись их посещения в Трехсвятском и проводив, Платон начал собираться в Москву. Простившись с Тверью и со своею паствою, но не так чтоб в нее не возвращаться, а надеясь, что в ней он и останется, отбыл в Москву, и прибыл 1775 года, января 27 дня, с приметным всей паствы Тверской об нем сожалением. Тот час по прибытии явился ко Двору с прошением письменным, чтоб он уволен был от Московской епархии. Но князь Потемкин, который тогда был во всей силе при Дворе, любя Платона, не хотел от него прошения принимать; даже хотел воспретить, чтоб никто не принимал; но когда Платон представил, что указ у него в руках и что он его не объявит в Синоде, доколе не будет его прошение представлено Императрице, и не будет на то решения, согласился уже Князь и послал прошение к Императрице, от которой, чрез несколько минут, оное ему было возвращено с надписью рукою Императрицы: "Держусь моего указа". И так Платон, не имея что более делать, принужден был в тот же день объявить указ в Синод и был провозглашен Московским архиепископом. Вступив в правление новой паствы, нашел многое, что требовало всего его подвига. Пред тем в Москве была жесто­кая моровая язва; наибольшая часть в Москве духовенства померла. На их места определены, по большей части, из раз­ных епархий бродяги, которые в своих местах не могли ужить­ся, бросились в Москву и были определены Синодальною конторою. Люди не только, по большей части, не способные, но и невоздержные, а некоторые бесчинные. Их мало-помалу новый архиепископ переводил, на их места лучших и ученых производил; так что, наконец, чрез 15 лет едва не всю Моск­ву снабдил учеными и добропорядочными священниками. За что общее от всей публики заслужил признание и похвалу. Перевел бесчестный Крестец, который состоял в том, что у Спасских ворот всегда собиралось попов по 10, по 20, по 30, бродяги из разных епархий, отрешенные от мест, а иные и запрещенные, и под следствиями находящиеся, и нанимались, стоя на Крестце, служить обедни при разных церквах, за ма­лейшую цену, копеек по 10 и даже по 5 к. Делало сие нетерпи­мый соблазн. Бог помог архиепископу все сие перенести, так что сего и следа не осталось, хотя оно продолжалось, может быть, чрез несколько сот лет, и хотя прежние архиереи о том же старались, но не успели. А каким образом сие зло переведено, о том объявлять многого требуется труда и времени. Так же Платон уменьшил число домовых церквей и быв­ших при некоторых приходских церквах викарных попов. Ибо от сего, кроме того, что оно ни с законами, ни с правилами несходственно, происходили великие бесчинства и команде многие затруднения; а по уменьшении сего уменьшились и соблазны, облегчилась команда. Священники приходские стали в большем уважении, и содержанием довольны. Академия Московская поручена была Дирекции архи­епископа Московского; почему он почел долгом стараться о приведении ее в лучшее совершенство; умножил учеников, коих прежде не более было как 250, а иногда до 300 человек; но после дошло их число даже до 1000 человек; и устроил в ней для бедных учеников особую бурсу. А притом, находя в Перервинском монастыре доходы немалые, издерживаемые едва на что полезное и между рук уходящие, по указу Императрицы в том же 1773 году устроил там училище, и содержа­ние оного на монастырских доходах, которые добрым и вер­ным хозяйством, весьма противу прежнего умножил, так что на одно училище исходит в год более 4000 р. и оно уже про­извело многих успешных учеников и добрых священников. При том устроил там, школы и кельи для архиерея и учителей, и башни, и ограду кругом сада, каменные. Затем, в том же году, Платон завел малые училища в Калуге в тамошнем Лаврентиеве монастыре и испросил у Им­ператрицы на каждое из сих училище, для содержания учите­лей и бедных учеников, по 300 р. в год. Между тем, ревностно прилежал к отправлению дел епаршеских и судебных, коих было великое множество, и не щадил он ни труда, ни здравия. Ибо непременно каждый день, кроме воскресенья и праздничных, с 7-ми часов утра по 1-й а иногда и по 2-й час пополудни, упражнялся в разбирании прошений, в давании на них решений или письменных, или словесных, в рассматривании дел от Консистории, духовных правлений, и благочинных (коих везде вновь учредил, и дал им печатные инструкции), и в решении оных. Доступ к нему был никому не возбранен: и все дела и принимал и рассмат­ривал, и писал сам собою без всякого помощника; а подья­чий только записывал и куда надлежит отсылал. Особливо же ревновал, чтоб сохранить правосудие, и как сам ничего ни от кого не брал, то и над подчиненными, сколько мог, строго наблюдал, чтоб не было мздоимства и злонамеренной прово­лочки. Стоило ему сие немалого сил истощания; но утешало и ободряло то, что видел на все его труды благословение Бо-жие, с немалым к лучшему порядку успехом. Но надлежит сказать и о хозяйстве Московского архи­ерейского дома: не только нельзя было в нем жить, но и ни­чего почти в нем не было и он принужден был жить на Троицком подворье, что у Сухаревой башни. Ибо во вре­мя мятежа, бывшего в 1771 году, и убиения архиерея архие­рейские покои внутри были разорены и разграблены: так же конюшня и экипаж весь. Заботило сие Платона. Пожалова­ла Императрица без просьбы, сама собою на построение ново­го дома 40000 р. И он построил новый дом, в том виде, в коем он теперь зрится всеми. Так же и в церквах Чудовских все поправил и украсил; и ризницу весьма всякою утварью умножил, которая до того времени была недостаточна: как то сие всяк видеть может, кто возлюбопытствует узнать, что до Платона в Чудовских церквах и в ризнице было и что при нем прибыло. Притом впоследствии устроил он новый де­ревянный дом, со службами и оградою кругом каменными. Также и на другом подворье, в Хамовниках, деревянный дом, со службами и оградой кругом каменными. Так же не оставил загородного Черкизовского дому, который был край­не запущен и к разрушению склонен. Он его возобновил во всем, пристроил, новые построил службы, сад в порядок при­вел и кругом обнес оградою каменною. Возобновил прорвав­шийся пруд, поставил мельницу, — и прочее, что все исчис­лять трудно. И все сие производил коштом монастырским; ибо, при заведении верного и доброго хозяйства, доходы весь­ма противу прежнего умножились. И на все устроение с излиш­ком доставало. Но между всеми делами, весьма нередко, служил, и весьма проповедовал Слово Божие; особливо в Четыредесятницу, каждое воскресенье служа, поучал народ; что видно из поучительных его и напечатанных слов. Между тем в том же году, вТроицын день Императри­ца с Великим Князем и с Великою Княгинею, посетила Лав­ру, где архиепископ принимал, и, проводив сих Высоких Гос­тей, милостиво был награжден и с обителью — получив на устроение Лавры до 3000 р. Преповодя таким образом 1775 год, в начале 1776 го­да отправился в Петербург, для присутствия в Синоде. И хотя сие было противу его желания, но надлежало повиновать­ся верховной воле. Скоро по приезде, в апреле месяце, открыл­ся нечаянный и для Платона поразительный случай. Великая Княгиня Наталия Алексеевна, особая его благоприятнейшая благодетельница, приближаясь к рождению, при радостной всех надежде, не разрешившейся в ее утробе, апреля дня, скончалась. Платон напутствовал ее исповедью и святым при­частием и при погребении почтил ее святую память надгробным словом. К сей его сущей печали, Императрица, приметив, по неотс­тупному его при смерти умирающей Княгини пребыванию, что-то для себя неугодное (о чем да не разглаголют уста мои дел человеческих) и потому заключив себе что-то для Платона невыгодное, прежнее к нему благоволение примечательное хотя не отменила, но уменьшила. Что и было последствием многих потом неприятных для Платона приключений. При окончании года архиепископ, не находя удовольст­вия жить в Петербурге, в разлуке с паствою, о пользе коей он весьма ревновал, и скучая присутствием в Синоде, по течению дел, с его мыслями и началами несходному; и не видя в сотрудниках своих в том содействия, которые поступали по своим видам, ища, может быть, более своих выгод, неже­ли общих, решился просить Императрицу об отпуске в епархию, и об увольнении навсегда от Синода; почему и был от­пущен, но только на год. Но между тем, в течение того же года, Великий Князь обручен был с новой невестой, Принцессой Вюртемберг-Штутгартской, Марией Феодоровной, ныне Государыней Императрицей. Для Платона новый подвиг; он к ней опреде­лен был в учителя, для наставления в нашем Законе и для приуготовления к соединению с православной нашей Цер­ковью. Что им и исправлено, точно таким же порядком, как было при покойной Великой Княгине Наталии Алексеевне; притом, при свершении брака их, провозгласил и пристойное слово. А чтоб быть ее духовником, от того был отведен Пла­тон; чему и рад был он; ибо всегда боялся, чтоб не привязан­ным быть ко Двору, и так исправив и сию должность, как и при покойной Великой Княгине, и не получив ни за то, ни за прежнее никакой награды, кроме собственного удовольст­вия, что оказал какую-либо услугу Церкви и Отечеству; по­лучив при том увольнение, отправился в Москву в начале 1/77 года. По прибытии в свою паству упражнялся в тех же самых делах и с тою же заботою, как выше сказано; и утешался, видя всего происхождение к лучшему и уменьшение трудов. А при том занимался хозяйством по Чудову монастырю, приводя в окончание и совершенство архиерейский дом; так­же строя и на Перерве и на подворьях, а еще более в Троицкой Лавре. Ибо, получив на оную до 30000 р., построил вместо ветхой старой новую ризничную палату, сделал новый ико­ностас, обложил весь серебром, в Троицком соборе, и распи­сал по стенам на золоте; то же и в трапезной церкви, и у Ни­кона, и у Михея, и в Сошественской церкви, везде новые иконостасы, и вновь расписав стенным писанием, и в боль­ничной церкви новый иконостас, и у Смоленской вновь расписав по стенам и крыльцо новое у Успенского собора, и две палатки новые, Серапионовскую и Максимовскую, и огра­див оградою каменною Корбуху и сад, что при Лавре, и другие многие сделал постройки и поправки, что все исчислить под­робно трудно, да и в печатном Лавры описании посмотреть можно. Препроводив таким образом 1777 год в Москве и в Лавре, Платон отправился по истечении срока в Петербург, куда и прибыл в начале 1778 года. По прибытии упражнялся, ездя в Синод, нередко бывая у их Императорских Высочеств, а также получая на каждой почте из епархии и из Лавры премногие дела и прошения, немедленно решал и отправлял по назначению. При окончании года, опять скучая тамошним пребыванием, по тем же самым причинам, о коих прежде было сказано, просил Императри­цу об отпуске в епархию и об увольнении навсегда из Синода, и получил — но только на год. По прибытии в начале 1779 года в Москву архиепископ принялся за епаршеские дела, и хозяйственные и училищ, и с тою же ревностию, как прежде о том объявлено. По окончании годового срока, не желая отъехать в Петербург, послал к Императрице прошение о том же. Почему и отсрочено, но также на год. И так остался в епархии и на 1780 год и продолжал свое течение дел по-прежнему. А сверх того, во всякую бытность в Москве, присутствовал Платон и в Сино­дальной конторе, где, как надлежало ему дела производить не одному, но с другими, коих виды и начала были иные и небеспристрастные; то почти всегдашнее от того чувствовал неудовольствие. По окончании 1780 года и срока покусился послать в начале 1781 года прошение к Императрице о том же. Но по­лучив ответ чрез князя Потемкина, что Императрица отдает на его волю: или ехать, коли нужных дел нет, или не ехать; и рассудив, что лучше по таковому отзыву ехать, отправился-таки в Петербург в конце 1781 года. Туда прибыв, не нашел там первого своего утешения — Их Императорских Высочеств; ибо они были в вояже по Европе. Препровождая время в езде в Синод, и в епарше-ских и других вышеупомянутых делах, архиепископ вдруг получил повеление Императрицы, чтоб отправиться в Москву для открытия учрежденного тогда вновь Московского намест­ничества. Сему объявлению обрадовался Платон, и как не назначено сроку к возвращению, то сим случаем и рассудил он воспользоваться, чтоб остаться в Москве и более не от­правляться в Петербург. По прибытии в Москву в августе месяце 1782 года и отправив обряд открытия наместничества в октябре месяце, принялся Платон за епаршеские и хозяйственные дела, и тем же порядком. Сей год был началом для архиепископа новых, но удо-вольственных трудов: заведением Вифании, прежде назван­ной от него пустынью, а после учрежденной Государем Импе­ратором Павлом I второклассным монастырем. Случаи к тому были следующие. По известности архиепископу окрестностей Лавры всег­да ему сие место, где ныне Вифания, красиво расположенное и при изобилии вод, но пустым оставленное, особливо нрави­лось. Хозяйственные строения и в Чудове, и в Лавре, и в Перерве, и в других местах почти все к окончанию пришли или приходили. А он особливую имел охоту к строениям. При том начал скучать правлением епаршеских дел; не потому, якобы или дела отягощали, или паствою был недоволен, нет! К трудам он был неутомим и паствою любим; ибо хотя и были некоторые недовольные, но как-то без сего и пробыть нельзя. Но большею частью честными и благонамереннми людьми, таковых недовольных или роптания, или отзывы бы­ли заглушаемы, и Платону не причиняли многого смущения или в трудах ослабления. Но некоторые в главной его коман­де, или завистью подстрекаемы, в ухудшении его положения, находя свои выгоды и повышения, или не видя в нем к свое­му честолюбию угождения и уважения; а особливо приметя, что Императрица, по некоторым также внушениям, хотя и не совсем, однако, немало уменьшила своей благосклонности, только по всем сим причинам начали по команде причинять архиепископу многие затруднения, досады, приказные привяз­ки, и добрых его намерений и дел в худую сторону толкова­ния. Все сие примечая и видя, Платон начал несколько скучать правлением епархии, имея ко всему ревность, но руки свя­зываемые. Всеми^сими обстоятельствами быв побужден, а притом всегдашний уединения любитель, рассудил он устроить вьпиеупомянутое ему милое место; с тем чтоб к старости отказаться от дел, и уединиться в ту пустыню, и там окончать последние свои годы в тишине. А чтоб устроение сие не протолковано было от зложелателей в худую сторону и не остановлено, положил там устроить кладбище для лаврских монашествующих, кои в Лавре погребались; а указами в знаменитых местах погребать было воспрещено. И так в 1783 году действительно приступил к строению, во-первых, церкви а потом своих покоев; а далее мало-помалу и других строений, так как ныне все то видимо есть; и по причине погребаемых братии, в надежде воскресения, по примеру Лазаря воскресшего, наименовал оную Вифаниею, и устроил нижний храм, во имя четверодневного Лазаря, И все строение архи­епископ производил своим собственным коштом. Таково было начало Вифании, а что об ней последовало, о том ниже сказано будет. Между тем изредка в Лавре бывая, в год раза по два и по три, не более недели, пребывал Платон всегда в Москве, при своей обыкновенной должности, и никуда почти не выезжая, как только на служения, да на Перерву; а летом в Черкизовский загородный дом — а иногда в Саввин монастырь дня на два или на три. В1785 году нечаянно Императрица прибыла из Твери в Москву на несколько дней, не оказав никакого архиепископу благоволительного знака. Но в 1787 году, возымев путешествие через Смоленск и Киев в Крым, на возвратном пути посетила она Москву, где приняла архиепископа благосклоннейшим и ласковейшим образом, в конце июня месяца, где, пробыв дней до 10, не­однократно удостоив его стола своего, разговаривала с ним и обходилась милостивейшим образом; — и вот что случилось! Прежде до того года за два, пожалованы были митрополита­ми архиепископ Новгородский Гавриил и ^Киевский Самуил, бывший архиепископ Ростовский, который всегда был архи­епископа Московского ниже. Положено было тогда и его пожаловать в митрополиты, и клобук белый был приготовлен, как сам князь Потемкин Платону сказывал; но помешали злые люди, представляя, что он от сего в якобы и более возгор­дится; а наипаче духовник Императрицы Панфилов. Почему он и был обойден. Нельзя не признать, чтоб сие не было прискорбно Платону, ибо было видимым знаком неблагово­ления Императрицы, — но надлежало сносить. Однако и что судьбы Божия устроили! Когда Платон о том не воображал (ибо ниже каким-либо слухом сие до него не доходило) и приготовился служить в день Первоверховных Апостолов Петра и Павла, в Успенском соборе, куда и Императрица с двумя своими внуками прибыла, Александром Павловичем и Константином Павловичем, и совершил литургию, тот самый духовник, служа с ним, который ему не желал митрополитом быть, вдруг, по обряду поминания его, наименовал митро­политом; помяни, Господи, митрополита нашего имярек и проч." Платон, сие услышав, почел, что он в насмеяние ему сие говорит, воспрещал, чтоб он, при совершении Святейших Тайн, сего не делал; но он только ответствовал, что так надлежит", и паки то же повторил. Потом тотчас придворный протодиакон, сказав архиепископу, что так от Императрицы повелено, и провозгласил велегласно, во всю церковь по обря­ду: "Митрополита Московского" и проч. Тогда узнал митро­полит волю Императрицы, оборотившися, поклонился Импе­ратрице из Царских дверей, а паче возблагодарил Господа чудодающего, и продолжал служение. Таковым образом Им­ператрица хотела было поступить с ним и в Твери, чтоб не­чаянно провозгласить Московским архиепископом; но отмени­ла, сказав, что они боятся, дабы от внезапности таковой чего ему не приключилось, как сказывал ему князь Потемкин. Удивился и всегда потом продолжал удивление Платон таковому судеб Божиих непостижимых устроению. Когда нимало о том не помышлял, среди служения, внезапно, по пропетии достойно есть, в присутствии Императрицы, и всего Синклита, и всего Духовенства, в первенствующей в России еркви, в самый тот день, когда он родился, и совершилось О лет, провозглашен был митрополитом; да еще чрез самого того, который о сем слышать не хотел. Все сие произошло, как после Платон услышал, таким образом, что Императрица в самое служение приказала отдать указ духовнику на имя Синода, и приказала ему и про­тодиаконам его митрополитом провозгласить: но сие от ар­хиепископа было скрыто. После обедни, приветствовав Императрицу с днем торжественным тезоименитства Его Императорского Высочества, и возблагодарив за пожалова­ние, приглашен был Платон к столу, где, благосклонно при­няв и разговаривая его, Императрица пожаловала ему блюдо и солонку серебрянные позлащенные, и хлеб, поздравив его с собственными именинами — а на третий день прислала на белый клобук богатый бриллиантовый крест. И так сим Пла­тон был обрадован, проводив Императрицу по надлежащему в Петербург в село Всехсвятское. Обрадован был Платон; но не обрадовались те, кои ему не доброжелательствовали, а власть по команде духовной име­ли в своих руках; почитали его для себя тягостным и не на­деялись себя возвысить и усилить, разве унижением и ослаблением его; все изобретали способы его беспокоить. Некоторые просители явились в Синод, что никогда не быва­ло. Ибо узнали, что есть такие, кои тому рады, и им помогать будут. И хотя сии просители по делу не могли ничего полу­чить, ибо оказались виновными; но между тем разными способами, справками и нарочным продолжением был мит­рополит обеспокоивай. Притом в Москве, чего ни в какой почти епархии нет, команда разделилась: весь город и монас­тыри в команде митрополита; но некоторые монастыри и два собора под ведомством Синода. Сии архимандриты и собор­ные попы митрополиту не токмо во многом не повиновались по обрядам церковным, но и досады разные причиняли. Что было тем несноснее, что все начальное служение надлежало было отправлять в Успенском, ему не подчиненном соборе, и с теми архимандритами. Им наипаче содействовали взошед­шие в особую у Императрицы доверенность митрополит Новгородский Гавриил и обер-прокурор Пушкин, кои два в Синоде делали, что хотели, и явно властию синодскою, и тайно, ухищренными способами. А другие им угождали, хотя и нехотя, тому уже последовали. Сие столь беспокоило митрополита, что он почти едва какое служение мог отправлять в Успенском соборе со спокойным духом. Притом и к Им­ператрице отзывался о разных епаршеских делах; однако не только не получил удовольствия, но даже и ответа. А сверх того, и частыми от колик болезнями, до опасности жизни до­водим был. Имея же в виду устроенное в Вифании спокой­ное уединение, напоследок по многом размышлении, при­звав Бога в помощь, и совершив литургию, и сказав слово, в каких случаях можно от должности отпуску просить, послал прошение к Императрице 1792 года, февраля 2 дня — об увольнении от епархии и оставлении его при Лавре. На сие немедленно пришел ответ, что Императрица приз­нает его заслуги, сожалеет о его болезнях, но полагает, что и без увольнения от епархии он может жить в Лавре сколько рассудит; а во время отсутствия своего может поручить прав­ление своему викарию. Ибо в 1788 году был определен ему викарий, и наименован епископ Дмитровский, и жить ему в Москве в Богоявленском монастыре, управляя церквами, сколько ему местный архиерей определит. Итак, Платон, в силу сей воли Императрицы, отбыл из Москвы в Лавру в 1793 году, поручив правление епархии оному викарию; однакож так, что весьма немалая часть дел ему и в Лавру были присылаемы, или на решение, или на утверждение; чем он еще и в Лавре немало занимался и бес­покоился: особливо что по апелляциям в Синод надлежало ему одному все переносить, а не викарию. А между тем он и в Москву отъезжал, в год раз, а иногда два, на месяц и на два и более, и всякие дела производил. Но по Синодальной Консистории ни в какие дела не входил. И на сем основании пребывал он в Лавре зимою, а летом в Вифании, а иногда в Москве до 1796 года.

Часть 5

В сем году ноября 6 числа произошел новый случай важный. Скончалась Императрица; и взошел на престол сын ее, Государь Наследник, Павел Г. Сия весть в Лавру приш­ла чрез приватные письма, ноября 11 дня, коим едва имел верить митрополит. Но чрез час, по получении таковых писем, явился курьер из Петербурга, с собственноручным письмом от нового Государя Императора, коим он, извещая Платона о кончине своей матери, повелевает ему приехать в Петербург распорядиться по епархии. Сему призыву весьма не обрадовал­ся Платон; ибо, любя уединение, и наскучив суетами мира сего, и приближаясь к старости, боялся, чтоб не принужден был жить в Петербурге и не привязан был к каким-либо делам, особливо при Дворе; однако положил часть, хотя был в великой слабости здоровья; ибо до сего за день случилась ему жестокая колика. Но не рассудил скоро в путь отправить­ся. Ибо не сказано ему, чтоб ехать немедля; но, напротив, сказано, чтоб прежде распорядиться по епархии, в коей он уже более году не был. А притом в тот же день получил и от градоначальника из Москвы Измайлова письмо, коим про­сил он митрополита приехать в Москву, куда по слабости здоровья, в тот же день прибыв, и ожидал указа о торжестве более недели; но сего ни тогда, ни после не воспоследовало. Все обратили взоры свои на Платона, не только в России, но, может быть, и вне пределов ее; как то он мог усмотреть из писем, полученных им из разных мест. Все почитали, что он у нового Императора в особой будет доверенности, и осо­бенным каким-либо образом будет отличен и возвышен. Ибо, кроме должности учительской, которую он проходил, при но­вом Государе, еще с десяти его лет, всегда был им любим Платон, и по прибытии от Двора, всегдашнюю с ним любов­ную вел переписку лет чрез пятнадцать; даже не упускал Государь того, когда был и в чужих краях, как о том собст­венноручные писыма его, коих до двухсот, и кои хранятся доныне целы, свидетельствуют. Всегда удостаивал его, так сказать, своей дружбы, и подписывался к нему в письмах: ваш верный друг. Да и в самые из Москвы в Петербург приезды не иначе с ним обходился, как с другом. По сему все заключали о Платоне что-то немалое. Но один лишь митрополит почувствовал что-то неблагоприятное. Он задолго пред сим временем, когда заходила речь о царствовании Пав­ла I, и об имеющем быть для него особливо счастии всегда, и многократно говаривал, что он ничего так не боится, как Дво­ра, и сохрани Бог, чтоб когда ему на сие согласиться. А при новом царствовании того себе ожидает счастия, что новый Государь, помня его заслуги и дружбу, наградит его покоем, являя к нему отличное свое благоволение; и чрез то с удо­вольствием даст ему во уединении скончать дни свои. Так рассуждали при новом сем случае другие; так рассуждал Платон. Но вот что открылось. Пребывая в Москве, митрополит услышал, что архиереям Государь пожаловал звания кавалеров. Сие его удивило. Ибо было сие дело необыкновенное, и никогда в духовенстве, ни в греческом, ни в российском небывалое. Сверх того, опасал­ся, чтоб не воспоследствовало какого разделения. Так рассуж­дал Платон не при сем случае только, но и гораздо прежде, когда носился слух, при покойной Императрице, что якобы архиереи будут кавалерами. Основательно ли он рассуждал или нет, отдается на суд беспристрастным и духом Божиим водимым христианам. При таковом рассуждении почел мит­рополит долгом своим и долгом дружества написать к Госу­дарю, и написал, в самых кратких и кротких выражениях, что новое архиереев кавалерами пожалование принято почти от всех с удивлением; и что оно может дать случай к разным толкованиям. Притом просил Императора, чтоб по случаю его отъезда в Петербург, повелеть викарию епископу Дмит­ровскому присутствовать в Синодальной конторе, что и преж­де бывало при отлучке его в Петербург; что викарий его епис­коп Севский в Синодальной конторе присутствовал, чем хо­телось ему несколько ободрить своего сотрудника, а себя сов­сем от оной освободить. Послав такое письмо и получив от Императрицы побуж­дение, чтоб он не медлил отправиться в путь, тотчас отправился в Лавру, а оттуда в Петербург, декабря 2 дня[6]. Но на дороге не доезжая Твери, в селе Тородне встретил его нарочный посланный курьер. Вручил он от Государя письмо, а из Синода указ. В письме Государь изъявляет великий гнев за про­медление и за непристойное представление; почитает он Платона себе противящимся и угрожает своею властию. А в указе Синодском объявлено Государево повеление, чтобы, по случаю вышеупомянутой просьбы о викарии, вразумить митро­полита в недельной его просьбе; почему и написано много ко вразумению служащего; и сим делом так понуждаемы были поспешить члены Синода, при руководстве Пушкина, что в воскресный день, в придворной церкви, на жертвеннике подписывали определение. Прочтя и и то и другое, митропо­лит поражен был смущением, внезапным, нимало сего или подобного тому не ожидавши. Долго в горести духа рассуждал, продолжать ли ему путь или возвратиться назад в Лавру. И болезнен и горестен отписал Государю все обстоятельно: и почему медлил, и почему отважился к нему писать, и для чего возвратился назад, а притом просил и увольнения от епар­хии. И на сие получил ответ прежнего благословления. Что требовал Царь Платона по привычке быть с ним, и чтоб дать ему звание кавалера, и что он надеется, что митрополит еще потрудится в правлении епархии. А от приезда его в Петер­бург увольняет, поелику сам скоро сбирается в Москву. Получив таковое от Государя письмо, несколько отдохнул от душевной тягости Платон; а паче рад был, что от поездки в Петербург уволен; ибо крайне страшился, чтоб не потребован был туда указом и какому-либо еще следствию подвержен не был. Находясь после сего в слабости здоровья, однако, со­бирался в Москву, куда в конце января 1797 года и отправил­ся. Ибо назначен был приезд Государев в Москву к 10 марта. Живя в Москве, митрополит, чувствуя слабость здоровья и в унынии, не оставлял епаршеские дела по возможности произ­водить. А как в Москву прибыл и Синод, где ему велено присутствовать, то и в Синод ездил, хотя очень редко. Ка­кие же притом терпел от своих собратий искушения, трудно все подробно объяснить. Но вот искушение и от Бога! По неиспытанным судьбам, за день до приезда Государева, случилась Платону самая мучи­тельная болезнь, какой Платон не испытал: колика и с камнем в почках cum calculo venum. Был от жестокости мучения почти без памяти и до бесчувствия. В самый день приезда Государе­ва несколько болезнь облегчилась; однако так, что он с труд-ностию мог по покою пройти. Что делать? Ехать ли на сретение Государя или нет? Ехать препятствовала крайняя слабость и чувствуемая по временам жестокая боль в почках; не ехать опасался, чтобы сие не было принято в один вид; и тем бы Государя, и без того гневного, и более в гнев не привести. Однако со всем тем решился, а паче по совету других, не ехать, а велеть себя везти в Петровский подъездный дво­рец. Туда приехал с мучением, лег на лавке и ожидал прибы­тия Государева. Пред самым прибытием несколько болезнь отпустила; так, что он мог выйти на крыльцо и встретить Императора и Императрицу. Государь, увидев его, сказал, что он весьма рад, что его увидел. Потом в покоях Платон приветствовал Государя пристойною речью и тотчас отправился домой, куда, как его от жестокости болезни привезли, едва помнить он мог; был почти без сознания. Но тотчас от Госу­даря посланный привез своеручное письмо, в коем, изъясняя свое удовольствие за речь, просил Павел его на другой день приехать к нему, чтоб расплатиться, чем он ему обязан пред собою и пред светом. Митрополит едва-едва мог посланно­му сказать, чтоб он донес Государю, что он крайне болен, и ежели,немного поправится, не преминет явиться лицу Его. Через пять дней, по малом облегчении, явился Платон к Госу­дарю. Государь немедля его допустил и тотчас по входе, ниче­го не говоря, возложил на него Андреевский орден. Митро­полит стал на колена и просил, чтоб от сего избавили его, представляя все то, что выше о сем писано. Но Государь более не говорил, как только, что о том довольно рассуждал, и что он хочет, чтоб его воля была исполнена. После сего ничего более не оставалось делать, но митрополит не хотел вновь прогневать Государя, чтоб со всем позабыть должное монарху от подданного благоговение. По окончании сего, Государь стал спокоен и, усадив митрополита, долго с ним разговаривал любовно. И хотя некоторые осмелился Пла­тон предлагать Государю советы, пристая к его разговорам; но он оставался непреклонен в своих мыслях. И так его отпус тил, оставляя у себя при столе; но Платон слабостию здо­ровья извинился. Потом Императрица ему показала всю Импе­раторскую фамилию, которую Платон всю имел счастие ви­деть в первый раз. После чего Государь митрополита к себе никогда не требовал, никакого повеления ему не отдавал, ни о чем его не вопрошал, хотя находился в городе, его духовно­му правлению подлежащем, и при наступлении великого обря­да Коронации, и во многих церквах у службы был: или какие издаваемы были приказы, но чрез других и другими. Только в Великую субботу митрополит в Чудове служил и приоб­щил всю Императорскую фамилию Св. Тайн, по Государеву изволению; и после обедни был в архиерейских покоях, где стоял Государь Наследник, и благосклонно с митрополитом разговаривал. В течение сих дней Государь дал сам собою указ: в Троицкой семинарии быть больнице, с назначением на оную 2000 р. в год. По совершении коронации, на другой день, Платон был с прочими духовными на аудиенции и говорил приветственную речь. Потом на четвертый день был он у Государя, по случаю порученной ему от Государя суммы 90 тысяч р. — на раздачу бедным, где долго Государь с ним разговаривал и склонял Платона ехать чрез Петербург, от чего митрополит всячески, ссылаясь на свою слабость и старость, отрицался. К чему и Императрица прежде много его уговаривала; но он и ей то же представлял. В разговоре своем Государь благоволил ему открыть многие на него, мит­рополита, наговоры, и небезважные, которые все были су­щая и злобная клевета. Ибо многие и светские и духовные всемерно старались, и ныне, может быть, стараются, чтоб его до Государевой доверенности не допустить; опасаясь его сво­бодного и нелицеприятного нрава. И им тем было удачнее, что Платон и сам собою охотно от того удалялся и все им уступал; поручая себя провидению Божию, которое многие в жизни явило над ним чудеса, противу его чаяния, и противу других усилий, как то и в сем описании несколько видеть можно. Слыша таковые клеветы из уст Государевых, митро­полит просил Государя, стоя на коленях, чтоб он учинил пра­восудие, повелел бы исследовать; и ежели он окажется вино­ват, то бы наказать его, по строгости законов; а ежели дру­гие будут клеветниками, то их клевету и злобу унять. На сие Государь не что иное говорил, как только то, что ему о сем говорили. По коронации и по прошествии праздников Пасхи митрополит, зная, что Государь намерен посетить Лавру, xoj дил к Государю просить его о посещении; и притом дозво лил бы ему наперед отправиться в Лавру. Каковое обещание и дозволение и получил. И Платон по слабости здо ровья, которая продолжалась во всю бытность Государеву в Москве, отправился в Лавру, куда надлежащее к приня­тию Государя Императора и Высочайшей фамилии, чинил распоряжение. В Лавру Государь Император с Императри­цею и со всею фамилиею прибыл 23 апреля, ввечеру, в ось-мом часу. По надлежащем сретении и по входе в покои архи­мандрита, Государь тотчас митрополиту говорит, что он завтра будет обедать в Вифании. Удивился сему Платон и несколь­ко смутился; ибо все приготовление сделано в Лавре, а в Ви­фании ничего; кроме того, что покои были не убраны; зная, что Государь Вифанию посетит на полчаса или на час — и осмелился ему представить, что в Вифании покои малы; и приготовления никакого для стола там не сделано. Но Госу­дарь подтвердил, что хоть в уголке, но будет там обедать. После сего поговорил Государь с ним, что отменяет поход свой в Казань, и о других материях, и отпустил Платона ко служению. На другой день поутру быв у Государя и кой о чем доложив, пошел Платон на служение в Троицкий собор и служил, а после обедни был молебен. Государь со всею фа­милией) присутствовал, потом возвратясь в покои и из оных со всеми посетил все церкви и ризницу, затем семинарию, где приветствован был от семинаристов, и принимал все с отличным удовольствием. Наконец Государь отправился в Ви­фанию, где его митрополит встретил. Был в большой церк­ви и изволил хвалить; потом в домовой, которая ему еще больше понравилась, и хотел у себя такую сделать. Потом и покои изволил похвалить, и говорил: "Вот как тесны у тебя покои; на что более?" Потом открывал некоторые клевет­нические наговоры, которые ему внушали о Вифании; а те­перь сам увидел, что это неправда; и митрополит, видя, что Государь весел и все хвалит, осмелился ему в шутку ска­зать: "Когда, Государь, все здесь удостоилось вашей похвалы, то хотя бы игуменство здесь благоволили учредить". Но Государь отвечал: "На что тебе игуменство? Ты сам здесь игумен '. Потом пошли к столу Государь Император с Импе­ратрицею и со всею Императорскою фамилиею. Государь был весел, и весь обед проговорил с митрополитом, а между тем семинаристы разные вели разговоры из географии, из исто­рии, из философии, и прочего, что Государю весьма было угодно и он семинаристов целовал. За столом Государь дозво­лил в семинарии обучать французскому языку, который был воспрещен. После стола скоро изволил отправиться в Лавру и, приложившись к мощам, хотел выходить из церкви. Но митрополит тут же, поднесши ему образа в благосло­вение, подал Государю прошение об увольнении его от епар хии. Государь, приняв, спросил: "Что такое?" На то Платон: "Государь! извольте прочесть и увидите". Потом, открыв и несколько усмотрев, Павел сказал: "Сему быть нельзя". И сколько митрополит ни просил, чтоб явил милость, но он не­сколько раз повторил то же: "Сему быть нельзя"; вышел из церкви и сел в карету, сказав только, чтоб митрополит скорее приезжал в Москву к церемонии, которая положена в Пре-половениев день, при крестном ходе на Москву-реку. По несчастию, накануне прибытия день был хорош, и на другой день по отъезде, 25-го, самый теплый и прекрасный; а в самый день присутствия весь день был дождь и самый густой туман; почему и дорога вся вдруг испортилась, и Государь ехал с беспокойством, и в Вифании местоположение не смогло себя открыть, поелику и пруд еще был подо льдом, и в лесу снег, а дорога очень грязна. Таким образом, проводив Государя и отдохнув от трудов, митрополит отправил службу и крестный ход; церемония была весьма великолепная. Государь сам войсками командовал, где митрополит, осеняя его крестом, и окропил святою водою Его и знамена, и все войско, по пути стоящее. Платон пошел в Кремль во дворец, чтоб принести благодарение за посещение, но ему было отказано. На другой день приехал к нему от Государя секретарь его, Трощинский, с объявлением, что Государю Императору угодно учредить в Вифании второклассный монастырь и устроить при нем семинарию; и потому повелел с ним поговорить, на каком всему тому быть основании. Посланный понуждал, чтоб о сем доложить немедля. Митрополит испро­сил подумать о сем хотя до утра. Итак, на другой день подал записку; а по той записке, на другой потом день, первого мая, состоялся указ, чтоб Вифанию сделать второклассным монастырем, и учредить семинарию, и о прочем, что явствует в том указе, а между тем прислано 2000 р. на семинаристов Троицких, а ректору часы золотые с каменьями. Поспешил митрополит принесть благодарение за таковые милости, и, ожидая во дворце, вынесли ему от Государя бриллиантовый орден Андреевский, а Государыня Императрица в день Преполовения пожаловала ему крест золотой, из хризопрасов с бриллиантами. На другой день, мая 3 дня, который был отъезда Госу­даря из Москвы, митрополит с прочими духовными по литур­гии приносил благодарственную речь. Государь после сего извинялся, что вчера с ним не виделся, говоря, что он про то не знал; а притом неоднократно говорил: "Пожалуйте, приез­жайте к нам". И хотя Платону крайне сего не желалось, однако раз Государь сие говорил публично пред всеми, то он не осмелился более противоречить Государю, а объявил, что он его волю должен исполнить; то же самое, что Государь, повторила и Императрица. И так проводили Высоких особ. Теперь полюбопытствует кто знать, почему митрополит склонился подать прошение об увольнении его от епархии. На сие решение уже из предсказанного видеть можно. Был он всегда к уединению склонен, всему предпочитал спокойствие; был притом уже к старости преклонен, достигши 60 лет. Всю почти изнуривши жизнь в разных и непрестанных трудах и заботах, а нередко и оскорблениях, притом частыми болез­нями ослабляемый, ничего так не желал, чтобы хоть в послед­ние дни, по Павлову слову, "распяться миру", то есть так в нем жить, как бы в нем никакой нужды не было. Однако раз Государь его не уволил и пригласил в Петербург, то, уважая и сие приглашение, и обещание свое, Платон туда сбирался. Но прежде писал к Государю, поздравляя его с днем тезоиме­нитства, и испрашивал, в какое время благоугодно ему, что­бы ему туда приехать. На то ответствовал Государь, что когда будет для него, митрополита, угоднее и спокойнее. Почему и рассудил митрополит отправиться туда ко дню рождения государева, к 20 сентября, к коему дню туда прибыть. Государь находился в Гатчине. Испросив чрез генерал-прокурора дозволение, 20 сентября, в Гатчине представлен был лицу Государеву и приветствовал его речью с днем рож­дения, и поднес свои нововышедшие проповеди. Государь принял его благосклонно и ласково и оставил при своем столе. Прежде обеда и во время оного изволил с ним разговаривать о разных вещах; после обеда Государь с Императрицею, встав и поклонившись, пошли в свои покои. Проживя потом в Петербурге около шести недель, решился митрополит писать к Государю в Гатчину, чтобы дозволил он ему возвратиться восвояси, где помянул о прежней просьбе, чтоб от епархии быть уволену. Дня чрез два получил письмо от Государя, в коем сказано, что сколько бы ни желалось ему, дабы он по­жил с ними подоле, но, снисходя на его просьбу, увольняет его восвояси. Получив сие, Платон начал собираться в дорогу, а между тем писал к Государю, благодаря и притом испраши­вая милости, чтобы завести в Лавре типографию на собст­венный его кошт. Итак, митрополит, простившись со знакомы­ми, выехал из Петербурга /6 октября и прибыл прямо в Лав­ру, ноября 2 дня, слава Богу, благополучно. По прибытии успокоился и несколько в здоровье попра­вился. Упражнялся в управлении дел, присылаемых из Консистории, указов и разных прошений; а потом в хозяйственном устроении, а особливо в строении семинарии в Вифании. По наступлении 1798 года Государя к маю ожидали в Москве, — почему митрополит почел долгом своим отправиться Москву. В самый день прибытия объявлено протопопу Успенскому, чтобы в соборе служил он, а не митрополит, или другой какой архиерей, и чтобы встречи никакой не было, никакой приветственной речи, и обедню бы отправляли в свое время, что все и исполнено. Государь прибыл в собор в начал первого пополудни. Митрополит с духовными в церкви предстал пред ним. Государь, поцеловав митрополиту руку свою пожаловав, спросил о здоровье и что пора начинать обедню; на что было ответствовано, что "обедня отпета". Государь: "Я думал хоть часть застать". А был день торжествен ный, мая 10[7]*. Митрополит ответствовал, что объявлена воля его, дабы обедню отправлять в свое время, почему и отправлен; Приложившись к образам и всего минут с пять побыв в соборе Государь отправился во дворец. Платон, совершив в великий день Св. Троицы служб в Чудове и сказав слово, пробыл в Москве до 1 июня. А по исправлении надлежащих епаршеских и хозяйственных дел отправился прямо в Вифанию и, туда прибыв в начале июня 1798 года, и доселе (как сие пишется), то есть марта по 2 день 1799 года, в оной пребывает безотлучно. Упражняется в отправлении обыкновенных епаршеских дел, представляемых от Консистории, указов и разных прошений, также хозяйственных, и в приведении к окончанию семинарии Вифанской. В большие праздники в Лавре служил и проповеди говорит. В Вифании сам клиросную должность правит: ибо особо охотник до пения. Порою, в хорошее врел прохаживается, но силами ослабевает. Быв великий в младых летах к прохаживанию охотник, но ныне ногами стал нездоров, слаб желудком, отчего нередко несварения, а от того колики и рвоты, и непрестанно беспокоился глухими гемороидами. Государя с большими праздниками поздравляет получает на то благосклонные ответы. По большей частию спокоен; но нередко бывает прискорбен, особливо по дела затруднительным или по слухам неприятным. Хотя и довольно словоохотлив и весел; но весьма много убыло прежнего его веселого нрава, и нередко бывает задумчив. Однако при всем том благодарит Бога, что его успокоил; об общем течении рассуждая, ревнует и скорбит. В прошлом, 17, году обрадован он был, что Государь, по его просьбе, i содержание братии в Лавре прибавил 3409 р. в год, да на богадельню к прежним по 5 р., итого на 50 человек 500р., да на соборных и приказнослужителей по 1500 р. в год. Теперь остается окончить описание его жизни, доколе Бог оную продолжит, или самому перу, или другому, коему память Платона покажется того стоющею. Как Богу угодно было еще продолжать мою жизнь, то я, покуда самое то перо, которое поручил было другому, беру в свои руки и прежнее повествование о жизни Платоновой продолжать предпринимаю[8]. С 1799 года, с марта 25 дня, по которое прежняя повесть была писана, упражнение Платоново было во всем то же, как и в прежде написанных годах. А наипаче он прилежал к окон­чанию строения семинарии и к открытию оной, что в сем 1799 году и совершил. А в 1800 году и совсем оную к открытию приготовил, — каковое открытие торжественно и совершилось 1800 года августа 6 дня, в день праздника Спасо-Вифанского монастыря, самим митрополитом и духовенством. Был после литургии крестный ход в семинарию, при немало­численном собрании людей, тутошних и посторонних, с освящением и окроплением святою водою и с прочими прис­тойными обрядами; что все описано и в особой напечатанной книжке, со включением речей, и стихов, и кантов, при сем случае приведенных. По окончании к вечеру был фейерверк, и семинария и монастырь были иллюминованы, иученики введены в свои покои, в новых своих однорядках. Преосвя­щенный митрополит, по окончании всего, почел за приличное и должное отрапортовать Государю Императору с приложе­нием семинарии планов и фасадов, и книжицы, с каким обря­дом открытие семинарии совершено. И как устроение семина­рии было единственное изобретение и воля Государя Импе­ратора, то и надеялся Платон, что сие Государь примет с удо­вольствием; а может быть, и новой какой семинарию пожа­лует милостью, но, напротив, к сожалению и удивлению свое­му, никакого на то не получил ответа, и осталось в неиз­вестности, как оное все было принято. Потом, по обычаю, поздравлял митрополит Государя с днем его рождения, сентября 20 дня; и на то получил бла­госклонное соответствие; и сие письмо Государя к Платону было последнее. Ибо хотя того же года Платон и поздравлял Государя с праздником Рождества и Нового Года; но на то не удостоился получить никакого ответа. Это было тем для митрополита примечательнее, что никогда чрез столько лет не случалось, чтобы Государь на письмо его никакого ответа не благоволил прислать. А почему, Платон узнать никак не мог; а только заключил из того некоторое неблагоприятное к себе Государя расположение. По наступлении 1801 года было обна­родовано от Императора, что он изволит прибыть в Москву весною; причем и обряд приложен, какие имеют происходить празднования и действия, во время присутствия в Москве Го­сударева. В каковом обряде и Платон помянут, что он имеет быть приглашен к столу Государеву.

Часть 6

Митрополит был весьма обрадован таковою вестию: ибо надеялся не только удостоиться лучшего Государева благово­ления, но и упросить Государя посетить Лавру и новоуст­роенную, им повеленную Вифанскую семинарию. Но вышло совсем противное и для всех прямых сынов Отечества, особливо для Платона неожиданное, прискорбное и поразительное. За половину марта месяца получил в Вифании митрополит от главнокомандующего в Москве графа Салтыкова письменное известие, что взошел на Всероссийский престол Государь Император Александр Павлович. Сие Платона привело в удивление, ибо о смерти Императора Павла ничего не было сказано, да и слухи о том ничего не говорили. Но скоро пос­ле сего прислан и манифест о восшествии на престол Государя Императора Александра I, и что Павел I скончался 1801 года, марта 12 дня. Поразило сие Платона печалью до внутренности: ибо он любовно привязан был к Государю Павлу, пользуясь столько лет, от самого его младенчества, дружбою его и милос-тию. И хотя некоторыми обстоятельствами был он против Платона охлажден и несколько отклонен, но знал Платон, что сие происходило не от сердца, но от сторонних клевет и ко-варств, кои все козни напрягали, чтобы лишить его дове­ренности Государевой, опасаясь, может быть, чрез него для себя чего-нибудь неприятного, а по внутреннему расположению Государь был всегда к Платону непреклонен; и при всяком благоприятном случае надеялся митрополит удостоиться преж­ней Государевой доверенности и дружбы. Но судьбы Божий неисповедимые иначе определили. Получив таковую печальную весть, Платон тотчас пошел в храм Господень, чтобы пролить усерднейшие молитвы об упокоении души преставившегося Государя, своего друга и благодетеля, и совершил сие с про­литием горьких слез. Нового Государя Императора Александра I поздравлял Платон с восшествием на престол, и на то удостоился получить благосклонное от Государя соответствие. Потом, как объявлено было манифестом, что Нового Императора имеет совершаться коронование в Москве, то сие привело Платона в некоторое смущение, кому главным из духовных быть при совершении сего торжественного обряда. За день до кончины своей Импе­ратор Павел Амвросия, архиепископа Новгородского, пожа­ловал в митрополиты и в первенствующие члены Синода. Новгородские архиереи почитают себя и признают, хотя, по мнению Платона, неосновательно, высшими против митропо­литов Московских; посему уповал Платон, что и при корона­ции Новгородский возьмет пред сим первое место, — како­вой случай почел бы митрополит для себя оскорблением. Ибо кроме того, что митрополит Московский есть пастырь перво­го существующего града, и по пастве, бывшей под патриархом, мог почитаться некоторым его преемником, притом еще и давний член Синода; кроме сего, Амвросий был у него в Троицкой семинарии учеником, когда Платон был уже в Лавре Троицкой архимандритом и членом Синода; притом и произ­водим был в разные должности, а напоследок был его викарием, в каковое звание по его рекомендации и предс­тавлению произведен — все таковые обстоятельства вообра­жая, Платон подверг себя человеческому искушению, сму­щаясь, ежели бы при такой торжественной публике был пред Амвросием понижен и с паствою своею постыжен. Однако о том никуда не отзывался, привыкши во всю жизнь ничего для себя не искать и не выпрашивать, а полагался во всем на Промысл о себе Божий. Ожидая конца сему делу, в каковом уповании и не обманулся: ибо получил митрополит от обер-церемониймейстера графа Головкина церемониал, как имеет совершиться коронация и по духовному и гражданскому обря­ду, где, по воле Государя Императора, положено при корона­ции митрополиту Платону быть первенствующим, а Новго­родскому вторым, — о чем скоро и указом Св. Синода с приложением такового же церемониала то же подтверждено. Тем Платоново смущение и успокоилось, а каким образом и от чего произошло, Платон совершенно узнать не мог. А слух носился, якобы в том предстательствовала за него Мария Феодоровна, мать Государя Императора, яко особая Платоно­ва благодетельница и бывшая в наставлении закона нашей ученица. В самое же сие время Платона обрадовал, но вместе и опечалил новый случай. Покойный Государь Импе­ратор Павел, по особенному его к Платону усердию, с но­вым доказательством, что Павел к нему всегда был в сердце дружен, по сделанному им прежде кончины, как бы предвидя и предчувствуя оную, завещанию, отказал Платону трость с набалдашником, бриллиантами и изумрудами богато осы­панную, и богатую Императорскую карету, которую он сам особенно любил и в ней изволил ездить, как в завещании точно написано. Сии по духовной дары Платону были прис­ланы. Получив их, пролил он слезы и радости и прискорбия, ибо лучше бы тысячу раз желал продолжения жизни Павла, нежели видеть сии напоминания его кончины. Скоро для коро­нации прибыли члены Синода, кои первые, хотя были не токмо знаемы и приятели Платону, но и питомцы его, и в производстве их он содействовал, однако обошлись с ним хо­лодно и отвратительно, с некоторым лишним о себе само­мнением, и не только в собрание Синода его не пригласили, хотя он был старший член Синода, чего подлинно и сам он не искал и не желал, однако сей учтивости от них ожидал; но и ни о чем советами своими с ним не сообщались, и таку ехали, в чем им Бог и простит! При всем том митрополит Платон, яко первенствующий в Российском духовенстве, коронацию совершил: святым мирром Государя Императора и супругу его Государыню Императрицу помазал, и обоим святое причастие преподал по установленному чину 1801 года, сен­тября 15 дня. При совершении коронации Платон провозгласил Бого-венчанному Государю Императору пристойную, поздрави­тельную и поучительную ручь, которая столько вместе без изъятия приятною и похвальною показалась, что тотчас переведена на разные языки: французский, немецкий, ита-лианский, латинский и напечатана. Сверх того, в разных в продолжение торжества коронации случаях шесть речей им сказано, кои на российском языке напечатаны. И за сие все да будет благодарение и прославление Богу, Который Платона вел рукою крепкою и мышцею высокою! Но что же за все сии труды получил он вознаграждения? Многие духовные в день коронации пожалованы кавалера­ми, что было ли удовольственно Платону, можно то узнать из прежних его о кавалерстве рассуждений. Иные возвышены степенями. А о Платоне и об Амвросии, митрополите Новго­родском, уже после в газетах извещено, что им даны алмаз­ные кресты, которого, однако, не дано, а получил его митро­полит уже в Лавре 24 сентября, когда Государь Император изволил посетить Лавру. Ибо Государь с супругою, и с матерью, и с Великими Княжнами Мариею Павловной и Ека­териною Павловною, благоволили обитель посетить на 25-й день сентября, в день памяти преподобного Сергия. Государь Император со всею Высочайшею фамилией на вечерне изво­лили слушать всенощное, в самый праздник литургию, которую митрополит совершал и говорил проповедь, и молебен. Потом изволили осматривать все церкви и ризницу; посетили и семи­нарию, где приветствовали их семинаристы разными речами и стихами, при пении кантов; не оставили посетить и семинар­скую больницу, Императором Павлом устроенную; после всех их посещений изволили иметь обеденный стол в зале архи­мандритской. По окончании же обеда шествовали в соборную церковь, где, приложившись к святым мощам, приветство­ваны от митрополита благодарственною за посещение речью, с поднесением святых икон, и таким образом отправились из Лавры, но не в путь еще, а благоволили посетить и Вифанию, где удостоили быть в церкви, в хозяйских покоях, в новоуст­роенной семинарии, в коей также приняты с пением и разными приветствиями, после всего этого отправились уже в путь свой в Москву благополучно, сентября 25 дня в 5 часов попо­лудни. При посещении же Вифании вдовствующая Государы­ня Императрица пожаловала митрополиту полное архиерей­ское облачение. По препровождении Высочайших гостей, пробыв несколько дней в Лавре, Платон возвратился в Москву, где имел честь препроводить Государя Императора и Высо­чайшую фамилию в обратный путь в Санкт-Петербург; отправив при Императорском присутствии в Успенском соборе Божественную литургию и молебен, приветствовал Государя благодарственною речью 14 дня октября, в день рождения Государыни Императрицы матери. И тем всем торжественный круг коронации был благополучно окончен; а при отъезде из Москвы Государыня Императрица Мария Феодоровна прислала к митрополиту панагию бриллиантовую, где привешен и ее портрет, бриллиантами осыпанный. По отбытии Двора митрополит оставался в Москве и, временно отлучаясь на житие в Перерву, пробыл до 12 февраля 1802 года, отправляя обыкновенные по должности своей епаршеские дела и служе­ния с проповедованием слова Божия; и потом возвратился в свою Вифанию. Прибыв в оную, в тех же епаршеских делах упражнялся, временно в Вифании и в Лавре слушателям слово ожие проповедуя. А в настоящее лето начал новое строе­ние в Лавре для семинарии. Ибо, приметив, что богословская палата тесна и темна, а для трапезы семинарии палата не только темна и тесна, но и сыра, рассудил все новое построить, на основании бывшего за нынешними чертогами и уже упразд­ненного дворца Царя Ивана Васильевича, где после устроены были для нынешнего дворца кухни. Каменное устройство на 22 саженях в два яруса, внизу хорошая для семинаристов трапеза и подле нее кухня и хлебная; а вверху большая прекрасная аудитория, а возле нее большие две палаты для библиотеки с устроением новых шкафов; а притом в оную аудиторию сделана галерея, прямо из чертогов Царских, что все, с покрытием нового корпуса железом, в 1803 году окончено. В 1802 году митрополит рассудил отправиться в Москву сентября 11 дня, где и пробыл до последних часов января 1803 года, упражняясь в отправлении обыкновенных епар­шеских дел, временно пребывая на Перерве; а потом возвра­тился в Вифанию. Сей 1803 год много Платона беспокоили различные болезненные припадки, кашель продолжительный от слабости желудка; потом причинилась ему глухота, которая заставила отправиться в Москву в мае месяце; там было прош­ла глухота, но потом возвратилась; однако, с помощию Бо-жиею, миновалась в июле месяце, не только левого уха, к удивлению и яко чрез чудо, но и правого уха, которым митро­полит не слышал с лишком 10 лет. Но между тем беспокоили его зубные болезни и боли от почечных камней. В каковом болезненном состоянии по телу и по духу, видя великое в благочестии многих ослабление и различные противу духовен­ства вредные и новых мудрований покушения, и доселе, то есть сего 1803 года по октябрь месяц, пребывает. С октября по конец года теми же делами и упражнениями занимался, как и в прежнее время. В начале 1804 года в январе месяце возвратился в Ви­фанию, продолжая обыкновенные епаршеские и хозяйствен­ные дела. В сие время пришло ему на мысль исполнить давнее свое желание, к удовольствию своего любопытства, к укреплению движением здоровья, чтоб побывать в Киеве и в других по пути городах. Почему, во-первых, испросил на то дозволение от Государя Императора и, оное получив, отпра­вился в путь из Москвы сего года мая 22 дня, на почтовых чрез Можайск, Гжатск, Вязьму, Смоленск, Могилев и Чернигов до Киева, а оттуда обратно чрез Батурин, Глухов, Севск, Кромы, Мценск, Орел, Тулу и Серпухов, прибыл благополучно в Москву июня 17 дня, быв в дороге, с оста­новкою в разных местах, не более как 27 дней. Какие же обстоятельства в путешествии встречались, и какие на разные предметы учинены примечания, о том есть подробное особое описание, — а в путешествии с нами был Андроньевский архимандрит Феофан и Московского Казанского собора протопоп Иоанн Платонов. Побыв в Москве до июля месяца, отправились в Вифанию, где, пожив до первых чисел сентября, в начале оного отправились в Москву, где пребывание его продолжалось до января. 1803 года жил более в Перервинском, возле Москвы, монастыре, где, успокоиваясь уединением, ста­рался удалиться от городского шума и соблазна. В бытность же в Москве положил строить архиерейские покои особые в Перервинском монастыре, и каменную плотину в загородном Черкизовском архиерейском доме на пруду. А притом рассудил покрыть Троицкий собор и Никоновскую церковь медными позлащенными листами, каковыми работа­ми теперь митрополит занимается с удовольствием, а хлопоты его докучные не уменьшаются в делах епаршеских и в сноше­ниях с Синодом; но их, с помощию Божиею, как ни есть, с рук сбывает. В сем же 1805 году случилось для митрополита удовольствие: что утварь чудотворца Алексия — саккос, подризник, епитрахиль и посох, коим до нынешнего года прошло 441 год, и которая вся сокрыта была из патриаршей ризницы, по просьбе Платона и по соизволению Государя Императора, — отдана в Чудов монастырь, где мощи Чу-дотворевы опочивают, и митрополит возымел тщание: посох ставить при гробе Чудотворца, а прочую его утварь выставить, для народного зрения и удовольствия, в особом открытом шкафе, возле самого гроба. И в том же 1805 году покрыть помог Бог медными лис­тами позолоченными кровлю Троицкого собора, и с алтарем; также и на Никоновской церкви и главу, и кровлю, и алтарь; а в следующем, 1806 году покрыта также и большая глава на Успенском соборе, а над воротами на Предтеченской церкви глава и кровелька на фонаре также покрыты. Это все стоило до шестидесяти тысяч рублей и делает особенную красоту и удовольствие зрителям; да в том же году приделаны вновь святые ворота, с готической хорошей архитектурой, с прис­тойным украшением. Не могу умолчать о некоторых в том, 1805 году митрополиту замечательных приключениях. Пер­вое: по вступлении его июня 29 дня в 69-й год жизни, июля с 1 на 2 число, за полночь, часу в третьем или четвертом, ви­дел он сон: казалось ему, что ходил к церкви, им в Вифании построенной, но пространной, великолепной и златоблестя-щей и весьма светлой, и какому-то господину (не помню точно) показывал в церкви различные места; и господин иное похва­лил, а иному и удивился. Между тем на правой стороне церк­ви показался стоящий в раке гроб открытый. Господин спрашивает: "Чей тот гроб? Митрополит ответствовал: "Ка­кой-нибудь преподобный опочивает". Приближаясь ко гро­бу, увидели, что в том гробе открыто лежит кто-то в мона­шеском одеянии, и на голове клобук остроконечный, яко куколь древних, лицем очень худ, одни кости да кожа, и с бородою, седого или другого цвета — не помнит. Приметили, что тот мертвый поднял руку и, положив под главу свою, начал ру­кою главу поднимать к ним. Увидев сие, господин испугался и убежал, а Платон остался, стоял и смотрел с удивлением, но без дальнего страха. Потом оный мертвый поднял несколько главу и, обратясь к нему, говорит: "У тебя двух зубов нет". Удивился митрополит, как мертвый сие узнал: ибо подлинно двух зубов только у него не было: давно были по болезни вырваны. Потом мертвый прибавил: "Ты еще будешь жить десять лет". Платон после сего тотчас пробудился: помня сон точно, как видел, немало о том размышляя и удивляясь. Он многим рассказывал свой сон, а сказание или толкование его может объяснить пророк Даниил: сон сей преосвященному предвещал время кончины его; но сбудется ли по тому, сие Господь весть, и конец жизни откроет[9] *, истинно ли то или иное мечтание. А примечал Платон, что во сне явившийся ему мертвый был преподобный Сергий; однако, рассказывая про тот сон, митрополит прилагал, что не надобно на тот сон полагаться, а лучше по Евангелию всегда быть готову. Второе в том же году, и в том же месяце июля 22 дня, случилось митрополиту несчастливое приключение. Поутру после обедни, по предварительным великим жарам, случился припадок. Ослаб несколько язык и правая рука, так что едва мог говорить и писать. На другой день, хотя то и миновалось, но не совершенно: стал говорить, но неясно и с затрудне­нием; также и писать, но не чисто и не исправно, с некоторым в руке дрожанием, что от того времени и доселе, по 1807 год, по июнь месяц, к чувствительнейшему оскорблению, про­должается. Также и обоими ушами оглох; но глухота, слава Богу, миновала, и хотя опять показывалась, но проходила, и ныне, хотя слышит, но не против прежнего. В том же году окончил немаловажный труд, сочинив Российскую Церков­ную Историю, и издав печатанием в двух томах, поднес оную Государю Императору и имел счастие получить от него благоволительный отзыв, но от Государыни Императрицы матери, за таковое им приношение, никакого ответа получить не удостоился. А публика пусть о сей истории судит, как изволит. В 1806 году митрополит занимался в тех же упражнениях; того года в июне месяце ездил в Москву, и в другие места единственно дабы движением облегчить слабость своего здо­ровья, и через шесть недель возвратился в Вифанию и в октяб­ре поехал в Москву и жил то на своем подворье, то в Чудове монастыре, то на Перерве, крайне мучаясь геморроидами, от чего чувствовал в груди и спине жар, и давление, и запоры, что принудило его раза два кровь пиявочную пустить; но мало это облегчало. Окончился год таковым же с болезнями борением, а притом митрополит от имени Троицкой Лавры, от Чудова и Перервинского монастыря и от себя взнес в гражданское правительство двадцать тысяч рублей в пользу милиции, т. е. в пользу избираемых казенных крестьян Мос­ковской губернии, а особливо Дмитровского уезда, в коем Лавра состоит, по причине страшной войны с неприятелями французами, — за каковой взнос получил благоволителъное писание от Государя Императора. 1807 год начал митрополит, отслужив в Чудове монастыре: сказал проповедь, изъяснил, что он, по причине ослабшего здоровья, более продолжать сего благословленного труда не в силах, и принесши пред Церковью благодарение Богу, что помог ему сей спасительный проповедания Божия слова под­виг продолжать чрез целые пятьдесят лет. И все проповеди в 20 томах напечатаны. Потом, более чувствуя болезни и ослабевая силами, был еще поражен самым прискорбным прик­лючением. Жил при нем племянник его родной, коллежский асессор Иван Федорович Нестеров, который был единственною его помощью во всем хозяйстве, так что митрополит за ним ничего не знал: жил при нем сорок лет. Он, по кратковремен­ной болезни, скончался от плерези, февраля 6 дня, на 52-м году от рождения. Сего случая он не смог снести равнодушно, но проливал потоки слез, к совершенному болезни гемор­роидальной усилению и изнеможению сил своих. Сие тем более его поражало, что остались после покойного младая же­на и четверо малолетних детей, один мальчик и трое девочек. Сам пошел на покой, а ему оставил при слабости и старости многотрудное беспокойство. Он за ними и ходить не умел, да и оставить их по привычке к ним не мог. Однако, как ни есть укрепившись и возложив надежду на Бога, возвратился из Москвы в Вифанию, марта 8 дня, и с племянницею и с помя­нутыми сиротами, — где и доселе, т. е. июня по 15-е число сего 1807 года, пребывает, чувствуя несколько лучше сил своих против Москвы укрепление, упражняется по-прежне­му в правлении епаршеских дел и хозяйственных. Ибо в сем году начал в Лавре и оставшиеся на Успенском соборе четыре главы украшать медными позлащенными листами, не сплошь, но наподобие звезд, — что дай Бог совершить. Да в том же году июля 8 дня заложил каменную церковь в Махринском, приписанном к Лавре монастыре, вместо прежней в ветхость пришедшей, бывшей строения царя Ивана Васильевича, во имя Святой Троицы, которую совершить и освятить молит Бога митрополит всеусердно. В сей год, июня 29 дня, окончил митрополит жизни своей семидесятый год и вступил в начало осьмого десятка, спо добившись совершить в тот день Божественную литургию и приняв святых Тела и Крови в подкрепление сею благодатною пищею сил своих душевных и телесных и, укрепясь ею, про­должал путь свой к вечности, и сим напутствием окончить слабый подвиг слабой веры своей. Впрочем, митрополит в здравии, хотя от часу слабее становится, однако, слава Богу, не болен. Наиболее смущает, что неисправно языком говорит и рукою пишет; притом крепок на ухо стал, а упражнения его те же, как и прежде, то есть, отправление епаршеских дел и хозяйственных по Лавре, по Чудову, по Перерве и по Вифании. Июня 6 дня получил митрополит известие о заключенном с французами и Бонапартом мире и отправил благодарствен­ное молебствие. Впрочем, сей год прошел в тех же упраж­нениях. В 1808 году почти в тех же упражнениях провождал митрополит. А в августе месяце Бог помог совершить и самому освятить 23 дня новопостроенный храм в Махре и прочие там недостатки исправить, что желающий видеть сам пусть усмот­рит. Да там же прежде того освящена церковь на воротах, во имя Петра и Павла, в июне. В сей год закончил пять глав на Успенском соборе. Среднюю всю покрыл медью с позолотою, и четыре боковые — голубою краскою с золоченомедны-ми звездами, да на трапезе главу всю также вновь покрыл медью с позлащением. В 1809 году сделал сень серебряную на столпах в Тро­ицком соборе, что обошлось в двадцать тысяч рублей. В том же получил от Государя звание кавалера ордена св. Владимира первого класса. В Перервинском монастыре вновь устроено много, так что кругом обстроен и можно по переходам вокруг ходить. Кто захочет любопытствовать, пусть посмотрит. В том же году, когда нечаянное Государево прибытие последовало из Твери, хоть и при всей слабости, митрополит отправился в Москву, встретил Государя и принят весьма милостиво. Удостоился два раза быть у царскаго стола и имел особенную аудиенцию в кабинете. Тут же подал прошение о возвращении двух, из ведомст­ва его взятых Синодом церквей придворных, которые милости­во и возвращены по-прежнему. Теперь делаются хоругви в Троицкий собор, шитые и редкие; дай Бог окончить! Впрочем, здоровье митрополита час от часу хуже стано­вится. С 1810 года митрополит по самый день кончины своей хотя час от часу больше чувствовал изнеможение сил своих, однако не переставал заниматься хозяйственными делами по Лавре, Вифании, Чудовскому и Перервинскому монастырям. Когда же чувствовал некоторое облегчение, то раза по два и более каждогодно отправлял и Божественную литургию в Вифании, которую в последний раз совершить сподобился 1812 года августа в 6 день, в настоящий и первый праздник оного монастыря, в нижней праведного Лазаря церкви, впро­чем, при весьма приметной слабости и голоса и сил телесных. В сем 1810 году, начатые в прошлом, окончены и поставлены на место при личном митрополита смотрении в Троицкий собор хоругви, шития, редкой работы. Между тем, для подкрепления сил своих путевым дви­жением, так и для врачевания болезни своей два раза ездил в Москву, в мае и августе месяцах, но мало получил облегчения. В 1811 году сделаны по определению и особенному старанию митрополита в Чудов монастырь хорос и кресла серебряные, местами позлащенные, такой же хорос и кресла определил и начали делать в Лавру в Троицкий собор, но гораздо вели­чественней и красивей фигуры. Сего же года, в конце июня месяца, митрополит, чувствуя великое изнеможение сил своих, просил чрез письмо Св. Синода г-на обер-прокурора князя Александра Николаевича Голицына, дабы у Государя Императора исходатайствовать ему увольнение от управления епархиею, впредь до его выздо­ровления, и препоручение оной викарию, преосвященному Августину. На что от 13 дня июня всемилостивейшее Его Императорского Величества и последовало соизволение, прис­ланное к нему Высочайшим рескриптом и данным из Святейшего Синода преосвященному Августину указом. С сего времени митрополит занимался одним почти хозяй­ствованием в Лавре и Вифании и лечением своей болезни. 1812 года в последних числах мая месяца, как для обозрения хозяйства в Махринском монастыре, так особенно для больше­го поправления здоровья весеннею погодою отправился мит­рополит в Махру, а оттуда чрез Берлюкову пустынь в Москву, где избегая, как и прежде, градского шума, жил на Троицком подворье, временами посещая Перерву и Чудов монастырь, и разными способами старался укрепить изнемогающие силы свои, и начинал было чувствовать некоторое в болезни своей облегчение. Посему, прожив в Москве до 19 июля, возвратился в Вифанию; но скоро печальная весть о наглом и коварном вторжении в пределы Земли Российской неприятеля, по соб­ственному его признанию, очень расстроила здоровье его; впрочем, не так, чтобы совершенно лишить сродного ему присутствия духа. В июле месяце, когда Государь Император прибыл в Москву, митрополит неоднократно порывался ехать в Москву для свидания с Государем Императором, для принесения ему всеподданнейшего с благополучным прибытием поздравления. И в намерении сем доходил неоднократно даже до кареты, но крайняя слабость в силах не позволяла ему воспользоваться сим счастием. Итак, решился он послать к Государю при письме образ преподобного Сергия древней работы, потому наипаче знаменитый, что он, находясь на Богоявленском Троицкой Лавры подворье, издревле во всех крестных ходах носим был до упразднения того подворья и возвращения сего образа в Троицкую Лавру. В 21 день июля наместник с образом и письмом представлен был преосвященным Августином к Госу­дарю Императору, который, приняв оные с особенным к преподобному благоговением и с немалою к митрополиту бла­госклонностью, благоволил спрашивать о здоровье, о месте пребывания митрополита и о прочем. Слышав же из ответов, что митрополит в здоровье своем очень слаб, приметным обра­зом сожалея о сем и соизволив пожелать ему облегчения, сказал наконец, что ответ на письмо его отдаст преосвященно­му Августину. На другой день преосвященный Августин, вознамерясь со знатнейшим Московским духовенством поздравить и Великого князя Константина Павловича с благополучным прибытием в Москву, взял с собой и наместника. По при­несении от всех обыкновенного Его Высочеству поздравле­ния, когда донесено ему было, что наместник нарочно прислан из Лавры от митрополита с образом и письмом к Государю Императору, спрашивал также, здоров ли и где живет митрополит, и приказал от имени Его Высочества пожелать ему облегчения. Подобные вопросы сожаления слышал наместник и от многих придворных, и на все, что следовало, им ответствовал. О сем по приезде из Москвы Августин обстоятельно донес митрополиту, и митрополит, все то приняв с особенным удовольствием, сожалел только, что не получил ответа от Государя Императора. Когда же оный получил (а получил уже из Твери чрез нарочного курьера), весьма тем обрадовался, и сердцем и устами призывал на Помазанника Божия благословение Божие в надлежащих ему подвигах. Образ же преподобного Сергия отдан Государем Императо­ром в Московское ополчение, как видно из письма его. Прежде нежели от Государя Императора в бытность его в Москве всемилостивейшее последовало воззвание к Московским жителям о собрании ополчения и пожертвова­ний на оное, митрополит, неоднократно изъявляя свое о несчастии России соболезнование, по обыкновенному своему харак­теру, выспрашивал, кто бы сколько при сих опасных обстоя­тельствах Отечеству пожертвовал, и советовал не щадить для сего никакой собственности. Когда же из Святейшего Синода, по случаю оного воззвания, прислан указ о пожертвованиях и со стороны духовных, то немедля приказал, чтобы как в Лав­ре, так и в Вифании и Махринском монастыре спросить бра­тию и прочих, не пожелает ли кто чем Отечеству на сей случай пожертвовать, и если кто пожелает, чтобы сделали подписку, каковая охотно всеми иучинена. Увидев это, мит­рополит весьма остался доволен. Деньги, по приказанию его, собраны и отправлены в комитет, от коего даны в получении их квитанции. А пожертвовано было от Лавры ассигнациями 7 тысяч, серебром 2500, слитков серебра и серебряной раз­ной посуды и собственно от митрополита 342 четвертных им­периала, также от братии лаврской, от ректора, префекта и учителей лаврских. Равно от братии Вифанской, от ректора, префекта и учителей Вифанских, и от братии Махринской в немалом количестве денег. Между тем митрополит не переставал заниматься хозяй­ством. В сем году, до вторжения в Москву неприятеля, успел покрыть в Лавре с восточной и полуденной стороны ограду железною вновь кровлею. Кресла же и хорос, о коих выше упомянуто, окончить не успел, но принужден был с различны­ми вещами отправить их на сохранение в Вологду. Они конче­ны и поставлены на места, по его намерению и предположению, после уже кончины его. С 25 августа митрополит опять вознамерился ехать в Москву, с каким точно намерением, неизвестно. Знал он доподлинно, что неприятель в недальнем от Москвы расстоя­нии, и многие из жителей оной уже уезжают, опасаясь быть от него захваченными, да и государственные и различные в Москве сокровища велено изготовлять к вывозу; что сам он приказал делать и в Лавре. Однако, со всем тем, сколько ок­ружающие его ни представляли ему угрожающей опасности, решился быть непременно в Москве; и когда, наконец, спра­шивали его, сколь долго изволит в оной прожить, ответство­вал: "Пока не воздоровею". Может быть, что и вероятно, ви­дя многих от страха уезжающими из Москвы, думал он своим прибытием сделать какое-нибудь впечатление в народе. Впро­чем, с каким бы то намерением ни делал, но 26 числа отпра­вился прямо в Москву, где пробыв до 1 сентября, вновь воз­вратился в Вифанию. Когда же, по неисповедимым судьбам Божиим, 2 числа сентября неприятель занял Москву, тогда, услышав о сем, митрополит до глубины сердца и даже до слез тронулся та­ким происшествием. Впрочем, сие в нем произошло не от ма­лодушного какого-либо страха, как видеть можно из послед­ствий, но совершенно от соболезнования о любезной ему столице и как бы от предчувствия того, что учинено будет с нею злодеем. Услыша о сем Москвы несчастии, митрополит более всего заботился о том, чтобы как можно поспешить отправлением ризницы в Вологду. Ибо хотя она вся была уже к тому времени заблаговременно изготовлена, но, по тогдашним смутным обстоятельствам, сделалась остановка в подводах; однако на другой день была отправлена, чем митрополит несколько и успокоился. Но скоро показавшееся со стороны Москвы ужасное зарево и различные от бежен­цев московских и других разоренных о неистовстве варва­ров слухи опять митрополита повергли в уныние и печаль, хотя он, при всей своей слабости, отнюдь не хотел, чтобы куда-либо ехать из Вифании, в твердом уповании на щедроты Божий и молитвы древних святых Лавры поборников, преподобных Сергия и Никона (чем неоднократно старался успокоить и окружающих его). Особенно же убеждал наместника, чтобы никак не оставлять обители, представляя, что если он куда-нибудь скроется, то и без неприятеля найдутся свои неприятели, и оного горше, — что наместник и исполнил. Но окружающие митрополита, быв всякими слухами смущае­мы, в такую пришли робость и в такой страх, что разными представлениями убедили и, можно сказать, принудили его оставить против воли своей Вифанию и отъехать в Махринский монастырь, куда 4 сентября митрополит и отправился. Пробыв в оном монастыре 8 дней и слыша, что ни в Лавре, ни в Вифании нет неприятеля, не внемля окружающим его, снова возвратился в Вифанию, где и пробыл до 30 сентября. Между тем получено известие, что неприятель в немалом числе пехоты и кавалерии по Троицкой дороге доехал до Малых Мытищ, расстоянием от Москвы в 15, а от Лавры в 48 верст; с другой стороны по дороге Владимирской дошел до Богородска и далее. Каковые вести крайне всех смутили, тем более что опасались, дабы от неприятеля с обеих сторон не быть окруженными. Митрополит, видя всеобщее смятение, а может быть, и опасаясь, дабы в случае ближайшей опасности не быть оставлену от своих служителей (так как некоторые из нех не по дерзости, но единственно по страху и малодушию о том намекали ему), принужденным себя нашел вновь удалиться из Вифании в Махру. Между тем по вызову и докладу наместника позволил ему вокруг всего Троицкого Посада учинить крестное хождение. Каковое 1 октября, в день Покрова Пресвятой Богоро­дицы, и совершено им с братиею, с приходскими и посто­ронними, проживавшими тогда в Лавре духовными, при стечении многочисленного народа не только из обывателей и бывших в то время в Посаде московских, можайских и из других деревень разоренных мест, разного звания и пола, но из окружных сел и деревень, по преждевременному и необыкновенному звону (ибо оный начался в семь часов утра) туда сшедшихся, после литургии, в предшествии хоругвей и святых икон при отправлении мелобственного ко всемилости­вому Спасу, Божией Матери и преподобному Сергию, с коле­нопреклонением пения. При сем на всех лицах видно было единое сокрушение и слезы, растворяемые, впрочем, твердою в Бога верою и несомненною на покров Божия Матери и ходатайство преподобных надеждою. И сия вера, сия надежда их не посрамили. ХАРАКТЕР МИТРОПОЛИТА ПЛАТОНА ТЕЛЕСНЫЙ И ДУШЕВНЫЙ[10]* Росту он был среднего, а именно 2 арш. 6 вершк. с по­ловиною; лицо круглое и белое, по большей части с румянцем, в младых летах отличное, красивое, — чего черты и в старости видимы. Чело высокое, гладкое, а посреди на нем рубец от ушиба в младых летах. Нос и уста соразмерны лицу; щеки полные, глаза величины средственной, серо-голубые. Взор по большей части веселый или тихоприятный, но незадумчивый. Брови высокие, не густые, серовытые; борода окладистая, не длинная и не густая; волосы на голове в младых летах светлорусые, продолговатые, а за пятьдесят лет стали короче и все на голове и на бороде седые и белые. Походка простая, природная, без всякого притвору, но не медлительная, а скороватая. Голос светлый, тенористый; речь по большей части живая и с жаром, а поэтому несколько скорая. Разговор приятный: ибо по благости, веселой улыбкою, а иногда и смехом растворяемый и сопровождаемый движениями рук, соответствующим словам и мыслям. Весь стан не толст, а умеренный и ни в чем не вышедший из природного размера. священнодействии и проповедовании слова Божия вся его осанка была наипаче привлекательна, особливо, что он служение совершал тихо и кротко, наблюдая пристойность и благоговение. Душевный же характер его описать трудно; однакож опишем, сколько можно, беспристрастнее. Свойства его отли­чительные были прямодушие и искренность. Почти все то было у него на языке, что на сердце, а потому был свободен в словах и не скрывал других пороки или страсти, за что немало терпел. Из сего же источника выходило, что он тайну хранить с трудностию мог. Все то некоторые толковали, что это происходит от гордости, хотя в самом деле тому причи­ною были не гордость, но прямодушие, и что он не мог что-нибудь скрывать в себе. А прямой гордости в нем не было. Обходился со всеми просто, ласково, и яко по-братски, хотя бы были и низкого состояния люди, да еще с ними проще и ласковее, находя их добросердечнее. И потому до него доступ всем был нимало не затруднительный. У всех сам прошения принимал и со всеми разговаривал, входя во всякую подроб­ность. Также любил и без зависти похвалил, если в ком усмат­ривал особенные дарования, и их ободрял и по возможнос­ти награждать за удовольствие почитал. Но несколько горд был против гордых. Для него несносны были те, в коих он примечал, что они сами собою надменны; и потому он обык­новенно обходился с ними холодно-презрительно, думая их тем унизить и усмирить. А как из таковых или неуважитель­ных некоторые счастием были возводимы на такие степени, что в руки им попадались отличные случаи и доверенности, а он при всем том своего неуважения к ним не скрывал, за то они ему довольно мстили, не оставляя никакого случая к оскорблению его, или, как они говорили, к унижению его гордости; если на ком, то на нем сбылась сия пословица: "'и не вскормя, и не вспоя, ворога не увидишь . Кои под его правлением или опекою выросли, обучились, кои им были к должностям произведены, им были любимы, коим он бла­годетельствовал и с коими он не иначе обходился, как со своими друзьями, тех-то самых он редко находил^ благодар­ными. От посторонних и совсем незнаемых людей более он видел к себе почтения и любви. Можно сказать, что он был честолюбив, не в той силе, чтобы употреблять какие-либо происки или просьбы к получению чести: сего ни в себе, ни в других терпеть не мог. Всякие чести или должности сами собою до него доходили без всяких происков лести каким-либо сильным людям; от сей низости он весьма был удален. Но можно было назвать его честолюбивым, что он все к тому относил, дабы себя от других отличить и заслужить уваже­ние, и не было для него оскорбительнее и несноснее, как слы­шать, если кто об нем худого был мнения, да отзывался бы об нем с унижением, особливо в деле несправедливом. Его было^в сих случаях свойство, что он или презирал такого рода людей, или если к тому удобность была, старался их уни­жать. Не был он сребролюбив: ибо не только взяток ника­ких не принимал, но и гнушался тем и умножать свое богатство никаких способов не только постыдных, но дозволительных не употреблял. А как он был к хозяйству весьма склонен и крайне наблюдал, чтоб ничего излишнего и без причины не употреблять, чрез что архиерейский дом, и Лавру, и Перер­ву привел в весьма нескудное и благоустроенное состояние, то по всему сему почитался скупым. Был Платон собственным имуществом довольно не бе­ден, имея все то единственно от немалого, им получаемого жалованья и других законных доходов; а притом был он уда­лен от роскоши всякой и содержал себя весьма умеренно, но не низко и подло, потому что достаток его умножился. А что он самою вещию был не скуп, доказывают то немалые его вклады и вещами и деньгами в Лавру, Троицкую и Вифанскую семинарию, в Павловскую больницу и другие, также устрое­ние Вифании собственным его коштом. Делал, сверх сродни­ков, немалые снабжения и частным людям, но не иным, разве о коих уверен он был, что они люди добрые, но совсем тем бедные и содержанию своему способа найти не могущие, а ко всяким попрошайкам, без всякого об них сведения, был не расположен. Не нищие его, но он нищих искал; был он весьма чувствителен, так что и малое его трогало, особливо в старости, когда прирожденная его нравов веселость несколько умень­шилась. И как притом был крайне любопытен, то всякие, до­ходившие до него, неприятные слухи немало его беспокоили. И потому был нетерпим и к гневу склонен, но скоро отходчив и незлопамятен, так что скоро о том приходил в раскаяние, а о причинах гнева и совсем забывал, и после с прогневавшими его не иначе обходился, как бы ничего не бывало. Дух, коли так можно назвать, имел великий в предприятиях и в отваж­ных вызовах и словах. Почитаем был от некоторых упрямым; но он почитал то твердостию. Ибо, подлинно, по большей части держался своих мыслей и внутренних уверений; и потому, что наиболее находил мнения и советы других или неоснова­тельными или пристрастными, а еще более его в том утверж­дало, когда он, послушав других, против своего уверения он что делал, мало в том удачи было; а более он успевал и лучше оканчивалось, когда поступал по собственным своим мыслям, разбирая их со всею возможною беспристрастностию. Одна­ко сие не так строго должно взять, чтобы иногда нередко и других мнения и советы он не принимал, отставая от своих. А более упрямством почиталось то, что он, противу собственного уверения и справедливости, ни на чьи просьбы и ходатайства не взирал. От невоздержания к пьянству был удален и пьянствующих терпеть не мог. Был деятелен и в решении дел скор, так что его слишком заботило, ежели что надлежало сделать и им не сделано; и чтобы без всякого упражнения находиться, почитал скукою. Однако нередко немало време­ни проходило у него в прохаживании, или в сидении, раз­говаривая с приятелями ибо хотя был уединения любитель, но скучал быть один и всего один или два человека при нем находились, с коими он мог бы откровенно разговаривать. Но множества людей, особливо если с ними надо обходиться церемониально и неоткровенно, всемерно избегал. Зависти в нем не было поотиву тех, коих он знал достойными и заслу­живающими той чести, на кою они возведены. Но тех, коих не почитал достойными, а достигшими до того или про­нырством, или низостью, или другими постыдными случаями, отвращался. К сродникам не был пристрастен, однако их по возможности снабжал. Добрых и честных и достойных людей и сродникам предпочитал. Был от младенчества расположен к благочестию и набож­ности. Не было для него приятнейшего упражнения, как быть во храме и воспевать величие Божие. А потому весьма усерден был к украшению храмов, что доказывают самые храмы, им устроенные или украшенные, и многие вклады. Ежели бы у него было что собственное, и оно служило бы к украшению храма, с радостию то отдавал. В самом отрочестве не опускал никакого случая, чтобы в церкви вымести, вычистить и убрать. Из сего выходило, что он зело любил обряды церковные и их великолепие старался умножить, так что в его время слу­жение его едва ли где было в большем благолепии и блис­тательности. Но внутреннюю набожность свою, сколько воз­можно, скрывал, дабы она известна была единому Богу. И потому зело отвращен был от всякого суеверия и ханжества, и ненавидел суеверных и ханжей: почитал, что истина веры ничем столь не опорочивается и не унижается, как примесью лжей суеверных и ханжеских, чего много во многом с сожа­лением усматривал. Зело ревностен был к чести духовенства и Церкви. Весьма чувствительно его оскорбляло, что по боль-шеи части духовенство находилось неисправным и потому мало уважаемым или презираемым. Но услаждало и веселило его дух, когда что открывалось к славе Церкви и к чести духовного чина. К проповеданию слова Божия был охотен, что дока­зывают проповеди его, все в свете изданные. Также любил в церкви читать и петь; верил, что во всех искушениях и печалях развратного мира ничто столь человека утешить не может, как простое и искреннее упражнение в благочестии. О смерти часто говаривал, чтобы с нею, по его словам, несколько зара­нее "подружиться, дабы заранее с меньшим страхом ее пришедшую встретить'. Прямодушие, откровенность, простое обхождение, бескорыстие, живость, горячность, чувствитель­ность были свойствами отца Платона; а набожность, хозяйст­венность, бережливость, склонность к сохранению чести и ревность к ней были свойствами его матери. Особенное и отличительное от всех было в Платоне то, что мало находил он людей, дабы с ними одних быть мыслей; но, по большей части, мысли его от других были иные: ибо приметно было, что сфера его понятия была выше других; а была ли при том примесь пристрастия и самолюбия, — о сем судить единому Богу. Но казалось, что он, по большей части, судил обо всем беспристрастно. Таковы были свойства душевные в Платоне, судя по человеку; но все то подлежит более испытующему сердца и утробы Богу и тому дню, иже во свете откроет тайные тьмы, и самые правоты наши судити будет, и тогда похвала каждому будет не от человека, а от Бога[11]. ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ Господи Боже мой! Ты создал мя еси, якоже и вся тва­ри, даровал душу безсмертную, и соединил с телом смертным и тленным. Сей состав должен в свое время разрушиться. Всем бо детям Адамовым предлежит единожды умереть, потом же суд. Достигши далее семидесяти лет, болезнями удручаемый и разными искушениями ослабляемый, жду сего страшнаго, но вкупе и вожделеннаго часа; ибо младый и здравый не вест, егда Господь приидет. Яко уже наступившему сему часу, и оглашающу уши мои сему судеб Твоих гласу, исповедаюся Тебе, Господи, всем сердцем моим, и — Благодарю Тя, яко просветил меня в светом Евангелия Твоего. Благодарю Тя, яко отродил мя еси новым таинственным рождением во усыновление Христом Твоим. Благодарю Тя, яко восприял еси мя в сообщение крове искупления чрез Христа Твоего. Благодарю Тя, яко удостоил еси быти мне, хотя малейшим, членом святейшаго Тела Церкве Христа Твоего. Благодарю Тя, яко во многих моих делах, к назиданию премудраго устроения Церкви Твоея; и хотя сосуд скудельный, но не возгнушался Ты обратите его в малейшее служение и употребление, в Священном и Царском Доме Твоем. Благодарю Тя, яко во многом мое нерадение, многих и благих дел чрез злыя намерения превращение, прикрывал Ты долготерпением Своим. Благодарк/Гя, яко Ты, Господи, щедрый и милостивый, долготерпеливый и истинный, не по многим моим и скверным беззаконием сотворил еси мне, и не по тяжким грехам моим воздал еси мне, вдыхая ко обращению моему чувствие облегчения и раскаяния. Благодарю Тя, яко во многих моих искушениях и напас­тях, праведно на мя ниспосланных, не попустил Ты мне впасть в уныние и отчаяние; но подкреплял Ты мя силою свыше, по мере веры моея, яже есть дар Твой. Благодарю Тя за многие дары Твои и по телу и по душе, кои злоупотребляя, являл я мое безумие и неблагодарности. Аще же кое благое их употребление принесло какий-либо благий плод, буди Тебе единому благодарение и честь и слава! Благодарю Тя, яко, в надежде милосердия Твоего, да­ровал Ты мне таинство покаяния; паче же безценныя заслуги и святейшую жертву Тела и Крови Христа Твоего, Искупителя моего, великаго и вечнаго Архиерея, сего небеснаго и святейшаго Жреца, единожды на кресте Себе за мя принесшаго и во веки освятить мя могущаго. Приими, Господи, сие мое сердечное исповедание! Прости ми грехи, и покрый их честною оизою Христа Твоего. Даруй воспети во всеми святыми: 'Блажен их же оставшася беззакония и их же прикоывшася грехи. Блажен муж, ему же не вменит Господь греха". Благослови, Господи, православную Церковь Российскую, и утвердя оную в вере и благочестии, во веки непоколебиму. Благослови, Господи, всех благодетельствовавших и доброжелательствовавших мне в пути жизни моея, и милости­во восприими на Ся долг моего им обязательства к возданию. Прости, Господи, и всем, чем-либо меня, или по неве­дению, или по общей слабости, оскорбившим и обидевшим; и я их прощаю пред лицем Твоим. А паче прости, Господи, мне, многих по неведению, или по действию страсти, оскор­бившему и обидевшему, и расположи их, да, простив мне, от сердца помолятся о мне лицу Твоему. Прошу и молю всю Церковь Божию, да, пред, священным жертвенником приносимой таинственно духовной и умилости­вительной жертве Христовой, и о мне грешном рабе Платоне пролиются Богоугодныя молитвы, во отраду душе моей. Земле! разверзи свои недра, и приими от тебе взятое. Господи! приими дух мой! Господи! в руце Твои предаю дух мой. Всем, Ему же веровать, и извещен есмь, яко силен залог мой сохраните в день он. Писал своею рукою многогрешный митрополит Платон в Вифании. Прошу сие завещание прочесть в церкви при погребении, по прочтении Евангелия, пред молитвою раз­рушительною. 1801 года, февраля 20 дня[12] МОЛИТВА, ВОЗСТАВ ОТ СНА Господи! благодарю Тебе от всего сердца моего, что Ты меня здрава и невредима воздвиг от сна, и, разогнав тьму нощную, осиял радостным светом дня сего. Молю Тя усердною моею вц Тебя верою, разгони темноту неведения моего и страстей моих, и просвети мой ум и волю светом вседей-ствующея благодати Твоея. Даруй мне, рабу Твоему, дабы я на дела, от Тебя мне назначенныя, с полною охотою моею поспешал, и изыскивал бы со тщанием тайны, во святом законе Твоем сокрытыя, со дерзновением всегда призывая святое имя Твое, Отче наш, и прочая. МОЛИТВА, ОТХОДЯ КО СНУ Всемогущий Боже! сподобившися Твоим промыслом сего нощнаго достигнуть часа, за все благодеяния, какия я в сей день от щедрой руки Твоей получил, благодарное, а за прегрешения .моя кающееся приношу Тебе сердце, и молю Тя, ко сну меня отходящаго, святым Твоим покрой осенением, но притом даруй, чтоб я памятовал вечный оных покой, кото­рый Ты уготовал любящим Тя, в которых числе и меня, Гос­поди, устрой. Платон (Левшин), митрополит. Из глубины воззвах к тебе, Господи… Автобиография, избранные проповеди, письма. М., 1996 -------------------------------------------------------------------------------- [1] В ризнице Троицкой Сергиевой лавры хранится биография Платона (Левшина), составленная им самим и писанная им собственноручно. Она помещается в двух рукописях (под №№ 121 и 122) — первая рукопись в четвертку, вторая в лист. Платон сам не успел окончить своей биографии и поручил это сделать своему наместнику в Лавре, архимандриту Вифанского монастыря Самуилу Запольскому-Платонову (впоследствии епископу Костромскому), который продолжал биографию с 1810 года и которого работа и исправлена Платоном. В первой рукописи биография доведена до 1799 года, затем следует статья, писанная также Платоном, под заглавием: "Характер митрополита Платона телесный и душевный". Обе рукописи, заключающие в себе автобиографию Платона, поступили в Лавру в 1834 году от митрополита Московского Филарета, и, согласно подлинному лаврскому экземпляру автобиографии митрополита Платона, предлагаются в настоящем издании, как сочинение весьма занимательное и назидательное. В них митрополит Платон виден как человек, который действовал прямодушно и говорил искренно. [2] Церковь свят. Николы, Красный звон, находится на Ильинке в Китай-городе [3] Славяно-греко-латинскую — в Заиконоспасском монастыре [4] Об Александре Македонском [5] В 9 верстах от Лавры, на Московской дороге [6] Следственно, спустя 21 день после письма от Государя [7] Рождение Великой Княгини Катерины Павловны [8] Отсюда автобиография писана рукою наместника Лавры Самуила. [9] Он скончался 1812 г. ноября 11, спустя после сна 7 лет, 4 месяца, 10 дней; не дожил до пророчества 2 года, 7 месяцев, 2 дня [10] Эта статья писана рукою митрополита Платона и в рукописи следует за описанием событий 1798 года. [11] Автобиография Платона, митрополита Московского. Изд. прот. С.К. Смирнова. Москва, 1887 [12] В 1807 г. 3 мая митрополит Платон утвердил это первое завещание и написал второе завещание, распорядительное, в коем говорил: "Книги все, какие после меня останутся, на библиотеку Спасо-Вифанской семинарии, в которую уже вся моя библиотека и отдана. Денег после меня других не останется, и потому прошу в изыскании их не трудиться, ибо, какие были деньги от жалованья и доходов те все, по желанию моему, распределены, а именно: 1. Положено 10000 р. в банк на Лавру для поминовения моего, на что и билеты из Воспитательного дома в Соборе есть с моею надписью. 2. Положено на Семинарию и на учеников Платоновых 10000 руб., на что и билет есть в Соборе с моею надписью. 3. Положено еще 10000 руб. на богадельных Вифанских и на монастырь Спасо-Вифанский и на Семинарию Вифанскую, на что есть билет с моей надписью. А как разделить с сих 30 тысяч рублей получаемые проценты, и как их распорядить, — предоставляю будущему Начальнику и Учрежденному Собору, с тем что они могут и весь капитал потребовать, ежели какая по какому месту польза или необходимая нужда принуждать будет. Положено еще 10000 рублей на Московскую Академию, 4000 руб. на Чудов, 2000 руб. на внуков моих (дети племянника митрополита Платона — Нестеревы) 4000 р., на что есть билет в Соборе с надписью моею. Погребести мое грешное тело в Вифании, в приготовленной могиле и гробе, где бы моя кончина ни случилась, аще возможно будет. На меня положите облачение, уже для того приготовленное, и с шапкою, с хоругвями шитою, и с Евангелием, и с панагиею и с покровом, для того уже сделанным".